Потом разговор у нас сам собой угас. Вершинин еще пытался его поддержать, задавал какие-то вопросы, но я просто не мог толком отвечать, потому что мысли вертелись вокруг одного и того же. Уехать в такую даль! Сгинуть за тридевять земель без следа на секретном задании. Вот тебе и "буду писать, мама!" Скажут маме — пропал твой сынок, а где — и знать не положено. И все. Некуда будет цветочков на могилку принести.
Некоторое время спустя Вершинин уже спал сном младенца. Ну как же, у него в Москве в тот момент еще шесть утра было, да будили его утром наверное много раз. Впереди лежала долгая дорога, и моим мыслям было где "разгуляться". Страшно представить, до чего можно было додуматься! Однако вместо этого я тоже взял, да и уснул.
Полет у нас вряд ли можно было назвать интересным. Холодно было почти всегда, потому что на высоте гораздо холоднее, чем у земли, а самолеты были далеко не герметичными. Мы меняли их, как ямщики лошадей на станциях. В Иркутске была первая пересадка (вернее, первая для меня, а для Вершинина уже, наверное, вторая или третья). Поели там, походили немного по земле, ножки размяли. Я еще мрачный был и разговаривать не был настроен. Саша беседовал со всеми — начальником аэродрома, техниками, летчиками, официантками в столовой. Потом мы полетели дальше, причем самолет был на этот раз совсем другой — трехмоторный, с гофрированными бортами. Моторы ревели просто адски и трясло все время. Летели мы ниже и медленнее, и хотя сказали нам, что "тут до Читы недалеко", телепались почти те же шесть часов, что летели до Иркутска. Зато видели Байкал во всей красе. Я забыл про свои горестные думы, а Саша — про пресыщенность видами из окна, то есть иллюминатора. Да и то сказать, когда еще такое увидишь — словно огромное зеркало сверкает в лучах заходящего солнца. Даже с высоты чувствовалась мощь и красота этого озера. Славное море — священный Байкал, или как там в песне?
В Чите ночевали прямо на аэродроме, причем нас накормили до отвала мясом, напоили каким-то особенным китайским чаем и все пытались налить по стакану водки. Я бы и не прочь был замахнуть, но Саша категорически отказался, а местное начальство настаивать не решилось — видимо, побаивалось нас. Кого попало на самолетах не возят.
Следующий перегон был более длинным и изматывающим. Чита — Хабаровск, полторы тысячи километров вдоль границы с захваченной самураями Маньчжурией. Вроде теперь мир у нас с ними был, а все равно боязно. Кто их знает, что они выкинут — может, провокацию какую? Немцы к Кавказу рвутся, может, и япошки решат себе чего урвать. Хорошо хоть самолет опять был новый, хороший, двухмоторный и тупоносый.
В Хабаровске пришлось задержаться. Оказалось, что дальше нам лететь на той же самой машине, только груз у нее будет другой. Дожидались, пока разгрузят и погрузят снова, а потом погода испортилась. Опять долго ждали и вылетели под вечер, благо, что этот перелет был небольшим. Сели на каком-то безвестном аэродроме севернее Комсомольска. Там в ангарах прятались истребители и бомбардировщики; нас никуда не выпустили из самолета, поесть привезли горячего в бидонах, в туалет велели под колесо ходить. Наутро снова была плохая погода, но мы сидели готовые, ждали, что вот-вот вылетим. Прождали так почти до обеда, и, как назло, не успели покушать — вдруг тучи разошлись, солнце засветило, и мы стартовали в последний раз. На сей раз почти все время пришлось лететь над морем. Сначала было интересно — столько воды, еще бы! Детские воспоминания о Черном море уже притупились, да и не такое оно вовсе было. Здесь же лежит серая махина, которая на севере и востоке сливается с таким же серым небом… а ты как раз туда и летишь. Потом, когда земля вовсе пропала (как сказал Вершинин, имевший беседу с пилотами, мы полетели подальше в море, чтобы Сахалин обогнуть — снова самураи, будь они неладны. На нашем же острове, ко всему прочему), я понял, что туда лучше больше не смотреть. Самолет будто висел на месте, а где оно, это место? Совершенно непонятно. Правда, потом мы поднялись над облаками, засияло солнышко, и, хоть оно совершенно не грело, стало веселее. К тому времени я уже мог поддерживать разговор, и мы то болтали с Вершининым, то читали книги. У меня был Шекспир в оригинале. Перевод я уже читал, а теперь вот добрался до первоисточника, так сказать. Интересно было сравнить, как людям удалось передать его слог.