— Нормально, товарищ майор! — отрапортовал я, едва удержавшись, чтобы не сесть по стойке смирно. — Жалоб нет.
— Точно? А я слыхал, ты недоволен был. Говорил, дескать, занимаешься всякой мелочью: паникеры, дезертиры, спекулянты, карманники на рынке… На фронт что ли захотел, а?
— Я…, — у меня перехватило в горле. Вот оно что! Похоже, недолго мне осталось сидеть в спокойном тыловом Томске. — Я, товарищ майор, конечно готов в любой момент идти защищать нашу советскую Родину от фашистских полчищ.
— Кто на фронт хочет, заявления подает, чтобы его забрали. От тебя ни одного не было.
— Ну, я думал, товарищ майор, что у нас тут тоже важная работа… Что в НКВД не поощряется…
— Ладно, не оправдывайся! — майор махнул рукой. — Я бы тебя и не пустил. Людей у меня сколько? Сам знаешь. А город большой, работы — выше головы! Немцы в тыл к нам сотнями диверсантов и шпионов забрасывают, а мы ни одного настоящего еще не выявили. Думаешь, меня за это по головке гладят?
Я был сбит с толку. Для чего он все это говорит? Сидит и будто оправдывается передо мной.
Анищенко тяжело вздохнул, вынул из-под крышки стола пустую консервную банку и стряхнул туда пепел. Затем нагнулся, насколько позволил упершийся в столешницу толстый живот, и поставил банку ближе ко мне. Пришлось тоже тянуться, чтобы стряхнуть. По правде говоря, я уже пару раз украдкой делал это прямо на пол, благо, ковра в кабинете не было.
— У меня стеклянная была, — пробормотал майор. — Только я ее вчера разбил…
Он опять залез под крышку стола и вынул еще одну папку, только, в отличие от прочих, уже лежавших на столе стопкой, эта была красной.
— Вот, пришла мне бумага, — сказал Анищенко после очередного вздоха и недовольного кряхтения. Некоторое время он молча перекладывал находившиеся в папке листы. Их было совсем мало: майор поглядел каждый по несколько раз. — Прямо из наркомата. Тебя касается.
Ну вот! Не одно, так другое. Не успел я прийти в себя от неприятных фраз об отправке на фронт, как выясняется, что мной интересуются аж в Москве! Теперь я заерзал на стуле и попытался нервно втянуть побольше дыма — но папироса уже погасла. Докурил, оказывается. Неужели дело связано с отцом? В 37-м он был потихоньку отправлен в почетную ссылку сюда, в Томск, из Москвы. Несколько коллег и друзей отца оказались вражескими шпионами или вредителями, разрушавшими советскую науку по заказу империалистов. Вовремя разоблаченные, они были арестованы, но на отца пала тень. Те времена прекрасно сохранились в памяти: и папа, и мама не находили себе места и буквально не спали ночами. Кто знает, вдруг произойдет какая-то ошибка и под молот правосудия случайно попадет невинный человек? Всем ведь известно — лес рубят, щепки летят.
Тогда все обошлось, но нам пришлось уехать. Отец сменил Московский университет на Томский — и я вместе с ним. Оставалось тогда доучиться всего каких-то год с небольшим. Правда, особенно жаловаться не приходилось. Томск — городок, конечно, провинциальный, маленький и скучный по сравнению со столицей, однако здесь тоже жить можно. Тем более, после окончания университета я без проблем пошел в аспирантуру и имел, кажется, блестящие перспективы. В скором времени мог стать преподавателем и уехать в другое место, более симпатичное. Но тут — война. Прекрасным летним днем по радио объявили эту жуткую новость: словно обухом по голове. Впрочем, помнится, тогда волнения быстро прошли. Все вокруг были уверены, что долго это не продлится, что Красная Армия быстро наподдаст наглым агрессорам и погонит их обратно, в Берлин. В военкоматы не выстраивались очереди, учащихся призывного возраста отправляли на каникулы.
Только к осени стало ясно, что дела пошли гораздо хуже, чем советские люди могли себе представить в июне 41-го. Враг все дальше проникал вглубь СССР, по радио каждый день звучали названия все новых оставленных городов. Минск, Киев, Таллин, Смоленск… К тому времени понемногу стали забирать в армию моих знакомых. А я, как секретарь комсомольской организации, вдруг получил приглашение посетить областное управление НКВД. Признаюсь, тогда сердце екнуло — но оказалось, что мне предлагают вступить в их ряды!
Я недолго размышлял. К тому времени становилось понятно, что особых научных перспектив у гуманитария нет. В скором времени придется либо идти на фронт рядовым, либо отправляться в командирское училище. Можно подумать, что в НКВД я просто нашел теплое местечко, чтобы отсидеться. Это, конечно, святая обязанность каждого гражданина — защищать свою Родину; только здесь тоже не сахар. Правильно сказал Анищенко, выражал я недовольство, что мелочью занимаемся. Он всегда все знает. Но за те полгода с небольшим, что я провел лейтенантом НКВД, уже не меньше десятка раз приходилось стрелять. Стрелять по людям, а не в воздух. Зимой особенно было трудно, когда немцы дошли до самой Москвы, а здесь стояли лютые морозы и жрать людям было нечего. Грабежи, драки на рынке, множество дезертиров, которые не собирались сдаваться. Одному нашему работнику голову пробили, а трех ножами резали. Я и сам пару раз по морде получил… Так что, тыл тылом, живешь дома, не в окопе — и в то же время, если меня здесь не будет, кто всем этим займется?