Ага, так вот почему у него голос изменился. Да, этот вычислитель и в самом деле отличная штуковина.
– Но двое наших людей будут во время боя на корабле, – ровным голосом сказал Вейхштейн.
Герберт лишь устало кивнул – нет, и в самом деле подслушивал, знал, чего потребуем!
– Согласен. По расчетам, ваши преследователи окажутся здесь через восемнадцать с половиной часов. Думаю, этого времени вам должно хватить на то, чтобы подготовиться к обороне…
Мы сидели на небольшом каменном выступе: я оперся спиной о стену, Зоя прижалась к моей груди. В пещере было сумрачно и тихо – лишь снизу доносилось постукивание и лязг, да иногда вспыхивал бело-голубой свет. Там, у "проникающего корабля", не зная отдыха, работали сервы.
Как мы ни спешили, а первым делом после того, как Герберт выпустил нас из пещеры, устремились к кораблю: естественно, с разрешения пилота. Изумлялись, поглаживали теплый, чуть податливый материал корпуса: казалось, корабль дрожит мелкой дрожью, словно живое, раненое существо. Анте и Раковский, забыв о разногласиях, старались выпытать у Герберта побольше сведений о диковинной машине, но тот ловко уходил от прямых ответов, и они вскоре отступились.
Косо вбитый в камень корабль, похожий на огромный – метров пятнадцати в диаметре, и двадцати в высоту – волчок, покоился на самом дне глубокой каверны в Горе Грома. Каверна была, похоже, естественного происхождения, но во время падения корабль здорово оплавил ее стены, и в лучах фонаря и свете вспышек они искрились и мерцали, переливаясь тысячами огней: мы словно оказались в хрустальной пещере.
Фантастическое зрелище!
Зрелище… А сама ситуация – что, не фантастическая? На дне удивительной пещеры, словно сошедшей со страниц восточных сказок, покоится корабль из иного пространства и времени, его чинят удивительные создания – а я сижу на холодном камне, и мне нет никакого дела ни до пещеры, ни до корабля. Потому что все, что меня занимает – это любимая девушка, прильнувшая ко мне словно в поисках защиты. О ней все думы, о ней все помыслы…
Остальные спали – до подхода преследователей оставалось не так много времени. Подготовка уже закончилась: позиции для стрельбы оборудованы, растяжки с ручными гранатами замаскированы. Герберт примерно указал местоположение "пузырей времени" – на пути к кораблю их было четыре. Хорошо бы, если бы в них влип хотя бы десяток португальцев…
Словом, мы сделали все, что в наших силах. Сейчас все спасли – бодрствовали только дозорные, высматривавшие врага, да мы с Зоей, затаившиеся в этом укромном уголке.
– Саш…, – шепотом окликнула меня Зоя.
– М-м?
– Я вот тут к Герберту пристала… Он говорит, у них там, в их рядом-мире, такая же война была.
– А-а, так вот ты где пропадала… Какая война? Как сейчас у нас с фашистами? Ну да, была, наверное… Он же говорит, что там почти все, как у нас. Про страну он нашу знает, про войну… Язык вот наш понимает.
– Я про победу спросила…
– Да ты что? Неужели сомневалась? Я тебе это и без всякого Герберта мог сказать! Ясное дело – мы победим. Ничего себе, разговорчики…
– Да я не о том. Конечно, мы победим. Но вот… когда?
– И что он ответил? – спросил я с волнением. Конечно, за время похода на "Л-16" мы, пока это было возможно, принимали сводки Совинформбюро, и наслушались всякого. Враг свирепствовал на нашей земле, заливая ее кровью невинных – но битва под Сталинградом уже была выиграна, и кольцо блокады вокруг Ленинграда разорвано… И с каждым днем все сильнее сжималась та пружина, которая – я в это искренне верил – в один прекрасный день разожмется. Да так разожмется, что проклятые фашисты кувырком от нас полетят…
– Он сказал, что в их рядом-мире Германия 9 мая 1945 года сдалась. А у нас – раньше, но вот насколько раньше – не говорит.
– А откуда он знает-то?
Зоя пожала плечами.
– Говорит, до того, как корабль послать, они уже наблюдать за нашим миром научились. Так и узнали.
– Выходит, подглядывают они к нам? Ну-ну… – мне почему-то стало немного не по себе. – Так, говоришь, в сорок пятом году у них все кончилось? Это же еще через два с половиной года почти… Неужели так долго? Видать им там похуже, чем нам здесь пришлось. Да, дела… Наверное, этот рядом-мир не так уж на наш и похож. Я думаю, у нас все намного быстрее закончится. В следующем году хорошо бы…
– Да, хорошо бы. Вот жизнь тогда настанет замечательная, правда?
– Угу. Только нам ведь еще и свой бой надо выиграть.
Зоя помолчала несколько мгновений.
– Три часа – это ведь долго…, – сказала она снова шепотом. – Вдруг ничего у нас не выйдет?
– Все получится, – так же тихо откликнулся я. – Подумаешь, три часа.
– А если мы не сможем остановить Герберта, если он улетит без вас?
– Ну что же…, – я поцеловал ее в макушку. – Тогда мне придется пробраться в этот рядом-мир, и вызволить тебя из его лап. А потом показать ему, как нужно держать слово.
Она хихикнула.
– Дурачок…
Потом подняла голову и чмокнула меня в угол рта.
– Что, и в самом деле проберешься?
– Придется.
Я чувствовал, как бьется ее сердце, я не видел ничего, кроме ее глаз.
– Я люблю тебя, Зоя.
– Саша… Я тоже тебя люблю…
Я закрыл ее губы поцелуем.
Алмазы, рядом-мир, португальцы, корабль… да гори все синим пламенем!
Я самый счастливый человек в мире!
Владимир ВЕЙХШТЕЙН
22 декабря 1942 года, день
Последний бой – он самый трудный. Эта мысль сверлила мне мозги с тех пор, как наше ближайшее будущее окончательно определилось. Я старался не выставлять напоказ свои руки, чтобы никто лишний раз не увидел, как они дрожат. Мандраж овладел мной как следует: я даже иной раз с трудом мог справится с голосом. То и дело норовил пустить петуха. Другое дело, что остальные были возбуждены не меньше… ну, может быть, кроме Радченко и пары его самых опытных бойцов.
Дело нам предстояло нешуточное. Сколько там шло португальцев, сказать никто не мог, даже всезнающий Герберт. Пятьдесят, сотня? А нас – пятнадцать человек, из которых настоящих бойцов всего половина. Правда, я все время пытался твердить себе, что португальцы на самом деле вояки те еще, может, даже хуже, чем я или Сашка. Однако, если их больше в десять раз, так ли это важно?
В конце концов, не боится тот, кто ничего не делает. Страх – это нормально, главное с ним справиться. Ведь наверняка и Радченко слегка трусит, только он полностью владеет собой. Нужно брать пример с него. Нужно занять себя чем-нибудь, и тогда бояться уже просто времени не будет.
После того собрания, на котором мы решали, принять или отклонить предложение Герберта, все чувствовали себя ужасно разбитыми. Вроде лежали, как бы спали – однако никто не отдохнул, и теперь нужен был настоящий, здоровый сон. Впереди у нас было времени немногим больше двенадцати часов. Честно говоря, я думал, что никто не уснет – столько потрясений, шутка ли. А потом, стоило самому прилечь на рюкзак в неудобном гнезде среди корней около входа в пещеру – и словно меня снова выключили ударом по башке. Провалился в черный, бездонный сон без сновидений и так до самого момента, когда Радченко стал трясти за плечо, уговаривая проснуться.
К тому времени Олейник сварганил небольшой обед. Или это был завтрак? События последних дней изрядно перемешали мне все в голове. Кажется, я угодил в плен вчера около полудня. Затем провалялся без памяти, потом мы говорили с Гербертом, следом проводили собрание. Снаружи к тому времени стало темно, но здесь, в горах, темнеет очень резко и рано. Мда, есть от чего растеряться. Часы у меня были разбиты и остановились – пришлось спрашивать время у старшины.
На дворе было четыре часа дня.
Посторонние мысли никак не давали мне сосредоточиться на главном: как нам справиться с нашей задачей? Вероятно, я не должен был об этом беспокоиться. Опыта у меня никакого, пусть думает Радченко, а я так, завизирую.
Олейник развел костер на поляне, перед пещерой. Я выполз на свет божий после долгого перерыва, поэтому некоторое время ничего толком не видел и ходил с сощуренными глазами. Мысли опять крутились вокруг еды. Черт, неужели я так оголодал? Все думалось о том, что Герберт мог бы по хозяйски накормить нас какими-нибудь своими деликатесами из будущего, или на крайний случай, дать Олейнику какой-то волшебный керогаз из будущего. Не может быть, чтобы у него не было! Но пришелец из иного мира остался равнодушен к любым заботам кроме тех, которые касались его самого. Пару раз на поляну перед пещерой, чей вход был густо завешан длинными плетями лиан, выходили "бесы". Я никак не мог к ним привыкнуть, и каждый раз вздрагивал. Остальным тоже было не по себе – я видел, как потянулся за автоматом Клюйко, сидевший у дерева. Только Олейник флегматично мешал в котле кашу с тушенкой. Запах, расплывавшийся во все стороны, меня совершенно не впечатлил. Опять одно и то же! Пока мы спокойно жили на прииске, еда была гораздо разнообразнее. И свежина, и овощи. Но с тех пор, как все понеслось кувырком, кроме каши и галет ничего не ели. Как на подлодке, черт возьми…