А потом мы прилетели. Вершинин спал, когда из кабины выглянул летчик и предупредил, что посадка будет сложная и лучше бы нам покрепче держаться. Я разбудил своего попутчика и сам покрепче вцепился в сидение. Хоть бы ремни какие были, что ли? Тряхнет как следует – не уцепишься.
Солнце к тому времени давно осталось позади, за нашей спиной. Мы опустились в облака, наступила зловещая тьма, только блистало в разных сторонах. Гроза, как и предупреждал летчик. Самолет затрясло, будто на ухабах, стало раскачивать из стороны в сторону, после чего огни в кабине вдруг погасли. Я ахнул: все, прилетели! Смотреть в окно было страшно, но я глянул. Туда же вперился горящим взором и Вершинин. Честно говорю, глаза у него в темноте прямо горели! В темноте мелькали клочья облаков, в стекло колотили капли дождя, а где-то сбоку, под крылом мелькнула жидкая цепочка огоньков. И все. Самолет круто повернуло, и мы завалились на бок. Я уже думал, что это наше последнее пике, но аэроплан вдруг выпрямился, перестал трясти и взревел моторами, как раненый зверь. Я увидел призрачное здание, промелькнувшее мимо нас во вспышке молнии, и в то же время сильный удар заставил все, что находилось в кабине, подпрыгнуть. Я ждал грохота ломающихся крыльев, но вместо этого получил еще один неожиданный удар. Хотя он и был слабее, я прикусил себе губу и на миг забыл о посадке. Самолет уже катился по полосе и тормозил, пытаясь вытряхнуть нас из сидений хотя бы напоследок. Уф… Неужели сели? Вот оно как, с самолетами. Плата за красоту, так сказать.
– Ничего себе посадочка, – пробормотал я невнятно, ощупывая языком прокушенную губу. Наверняка кровь идет. Да и ладно! Наименьшими потерями обошлись. Вершинин молчал – выглядел он, как живой покойник в неверном свете слабых аварийных лампочек. С трудом отпустив кресло, он медленно распрямил пальцы и поглядел на меня, как будто не веря, что видит живого. Тут я понял, что двигатели больше не ревут, а вместо них по обшивке самолета оглушительно стучит дождь.
Спасибо принимающей стороне – они подогнали машину прямо к трапу, так что мы почти не вымокли, когда прыгали в кузов. Машина была незнакомая – здоровенная, с просторным кузовом, как я потом узнал, американский "студебеккер". Никаких сидений в кузове не оказалось, поэтому мы тряслись прямо на полу. Потом я сел на свой мешок, а Вершинин нашел ведро и пытался устроиться на нем, только плохо получалось. Грузовик несся по ухабам с такой скоростью, что мы подлетали чуть ли не до брезентового потолка.
– Из огня да в полымя! – заорал Саша, с трудом перекрикивая рев мотора. – В самолете не убились, так теперь здесь хотят расшибить. Что ж он гонит в такую погоду?
– Может только кажется, что быстро? – предположил я. Сзади тент разошелся и полоскался на ветру, но разобрать ничего было нельзя, кроме ярких вспышек молний.
К счастью, адская поездка кончилась быстро. Куда нас привезли – никто не говорил. Велели высаживаться и бежать в ближайшее здание, которое оказалось, конечно же, столовой. Там нас ждал майор с малиновыми петлицами на гимнастерке. Наш, стало быть.
– Товарищ Вершинин, лейтенант Вейхштейн, – сказал он, поочередно пожимая нам руки. Дал знать, что нам представляться не надо – и так знает. – У меня фамилия вашим подстать – тоже на букву "В". Я Варшавский. Буду, так сказать, вашим куратором. Все вопросы, которые возникнут, ко мне. Но! Вопросы потом, завтра. Сейчас ужинать и отдыхать. Мне передали, какой у вас сложный полет выдался.
– Да не полет, скорее посадка, – уточнил Вершинин.
– Ясно. Прошу за стол.
Столовая была большая, с простой мебелью и плакатами на стенах. "Ешь быстрей – враг не дремлет!", "У нас порядок такой: поел – убери за собой!" и так далее. Написано от руки, но красиво. Пища была простая, за исключением двух здоровенных бутербродов с красной икрой. Правда, хлеб был плохой, грубый, а вместо масла намазали тонкий слой маргарина, но зато икры не пожалели. Я ее ел в первый раз, и она мне категорически не понравилась. Сильно уж рыбой отдавала, да и соленая не в меру. То ли дело осетровая: мать ее сама солила. У той вкус деликатный, какой-то аристократический, что ли? Конечно, негоже, советскому человеку и коммунисту такие слова употреблять, но больно уж сравнение подходящее.
Тем не менее, чтобы никого не обидеть, бутерброд я съел целиком. К тому же нам выдали бутылку водки, настоящей, заводской, владивостокского розлива. На сей раз я не стал отказываться, несмотря на то, что Вершинин снова глядел неодобрительно. Видимо, совсем человек не воспринимает алкоголь… бывает и такое, хоть и редко. Я, конечно, тоже бутылку не осилил, но три-четыре стопки выпил. После них и икра уже не казалась такой грубой, а совсем даже ничего шла.
И спалось тогда хорошо. Выдали нам здоровенные плащ-палатки и отвели через едва пролазную грязь в барак – большой, темный, пустой и гулкий. Извинились, что там ни света, ни отопления, обещали исправить. Лично мне уже все равно было. На топчане с тоненьким матрасом было постелено, одеяло какое-никакое имелось. Разделся, улегся, накрылся – и как в пропасть упал, черную и бездонную. Очнулся только "на том конце", то есть когда проснулся.