Интересно, что происходит в лодке, когда рядом взрывается глубинная бомба?
– Отбой учебной тревоги, – сказала внутренняя связь голосом Гусарова.
Что-о?
– Ты слышал? – у Вейхштейна был ошарашенный вид. – Учебная тревога!
– Учебная, – пробормотал я. – Учебная…
И упал на кровать. Тогда я еще и понятия не имел о том, что эта тревога – лишь первая из целой серии таковых, что ждут нас на нашем долгом пути к африканским берегам…
Вновь забурлила вода – продувались балластные цистерны.
Лодка всплывала.
Александр Вершинин, борт лодки "Л-16",
1 октября 1942 года.
…Словом, во время "учебной тревоги" я едва не поседел. Кстати, потом выяснилось, что командир решил не просто проверить готовность лодки и экипажа к неожиданностям, но и отметить таким необычным образом переход линии перемены дат – по сути, в этот момент мы как бы сдвинулись на сутки назад.
Ну а в остальном переход до Датч-Харбор оказался скорее приятным, чем сложным. Во-первых, он был коротким, и занял всего неделю. Во-вторых, на лодке оказалось очень интересно – пока Вейхштейн страдал, я ее облазил всю, от машинного отделения, где работал дизель, и воздух был наполнен запахами солярки и масла, до носовых торпедных аппаратов. Осваивал морскую терминологию – учился говорить "компас" вместо "компас", и все такое. А в-третьих, ощущения того, что мы находимся в открытом океане, не было – лодки шли вдоль гряды Алеутских островов, и то один, то другой из них почти постоянно маячили на горизонте. Они поднимались из серо-зеленой воды черными уступчатыми утесами, возносились острыми скальными шпилями. Вершины одних терялись в облаках, а некоторые были даже окутаны дымом и паром – все Алеутские острова вулканического происхождения, и многие вулканы еще активны. Да и гейзеры там порой дают такие струи пара, что любой паровоз от зависти удавится. Интересно было бы там с молотком полазить – но рассчитывать на это сейчас было бы как минимум наивно. Так что мне приходилось только облизываться на эти геологические диковины. Близ островов море, довольно спокойное, начинало яриться – казалось, даже до лодки доносился грохот волн, разбивающихся о скалы, исходящих белой кровью пены на острых каменных клыках.
Над лодками почти постоянно кружили птицы. С одной стороны, это было неплохо – они напоминали, что земля недалеко, и от этого на душе становилось немного спокойнее. Но вот с другой… Через несколько дней на лодке во многих местах появились довольно заметные бело-зеленые потеки – такие же, как бывают на облюбованных птицами памятниках. Ну и происхождением своим, как нетрудно догадаться, они были обязаны все тем же самым птицам.
После памятного первого, учебного погружения по тревоге, незадолго до окончания первого этапа перехода случилось еще одно, уже совершенно не учебное. Лодка снова нырнула на глубину: как нам сказали, сигнальщиками был замечен самолет. Некоторое время лодка шла под водой, а потом, когда через зенитный перископ самолета уже не обнаружили – вернулась на поверхность. Хорошо, что я не был в тот момент на мостике, а не то пришлось бы вниз сыпаться через узкий люк по скользкой лестнице.
Вообще же я проводил наверху довольно много времени. Стоял рядом с вахтенным – особенно когда дежурил Данилов, с которым мы, можно сказать, стали приятелями. Болтали о том, о сем, рассматривали в бинокль проплывавшие на горизонте острова… Но вот во время рандеву с американским сторожевиком я был в каюте. А жаль – очень уж хотелось посмотреть, как происходит встреча с союзниками.
Я быстро вскарабкался по лесенке.
Наверху уже стояли Гусаров, боцман Новиков, Вейхштейн и вахтенный – кажется, Мартынов, торпедист. Словом, было довольно тесно, но мне место нашлось.
Примерно в кабельтове от нас параллельным курсом шел американский корабль. Низкий серый корпус, из трубы тянется прозрачный голубой дым, сразу распускаемый на тонкие, почти незаметные пряди порывами ветра. Сам корабль был довольно маленьким и каким-то несерьезным.
– Можно?
Вахтенный протянул мне бинокль, и я сразу же поднес его к глазам.
Борт американского корабля надвинулся, стали отчетливо видны орудия и палубные надстройки, а главное – матросы, разглядывавшие наши лодки: кто в бинокли, кто просто из-под ладони, козырьком приложенной ко лбу.
На "американце" замерцал ратьер, с пулеметной скоростью выдав последовательность ослепительных вспышек.
"Приветствуем русские субмарины", прочитал Гусаров. "Следуйте нашим курсом".
Капитан повернулся к вахтенному.
– Ответь им: "Приветствуем корабль союзных сил, следовать в базу готовы".
Заработал ратьер.
Через минуту "американец" немного изменил курс и двинулся к виднеющемуся на горизонте острову Амакнак.
Наконец наши лодки встали по обе стороны длинного пирса – словно две огромные рыбины решили потереться стальной шкурой о серый шершавый бетон. Рокот дизелей смолк, и только волны шелестели, облизывая пирс и корпуса лодок.
Судя по всему, американская база была небольшой. Во всяком случае, построек здесь было немного, да и бухта, можно сказать, пустовала: на мелкой волне покачивались три кораблика, похожих на тот, что встретил нас в море, да несколько низких длинных барж. Поодаль виднелись два корабля покрупнее, уж не знаю, как они назывались – может, эсминцы, может, фрегаты. А на южной стороне, возле самого берега, по волнам скользили странные маленькие лодочки – наверное, каяки алеутов из деревушки, домики которой были разбросаны на склонах невысоких каменистых сопок.
Сама база была построена на небольшом островке посреди бухты со смешным названием Уналашка – с островом Амакнак база соединялось посредством длинного бетонного моста.
– Неплохо устроились, – сказал Гусаров. – Глубины посреди бухты приличные, никаких проблем со швартовкой. Удобно, удобно…
– Союзнички, – хмыкнул вдруг стоявший рядом со мной Смышляков. – Никакой секретности…
Он указал на берег. В сотне метров от нас, у самого основания пирса, ярко освещенного фонарями, толпилось множество людей – похоже, что несмотря на позднее время, многие "обитатели" Датч-Харбора решили встретить нас лично.