- Нет, позвольте! Что за слова изучает этот, с позволения сказать, орденоносец? Нет, он не зазубривает разницу между "мопус" и "маггинс"* [Mopus - мечтатель; Muggins - дурак (английский сленг).], как Зуб, которого мы уже простили. Он не ломает, как некоторые, на которых мы сейчас не будем показывать пальцами, голову в попытках найти методику просчитать курс "Кронштадта" до перемещающегося в евклидовом пространстве пирса, на котором ему помашут голубым платочком. Нет! Он изучает, безбожно подглядывая при этом в учебник, слова, за которые его давно разобрали бы на партсобрании ребята, менее добрые, чем мы с вами. "Доколе?" - спросим мы. Почему, спрашивается, доблестный линкор Черноморского флота исторг из своих казематов это чудо? Эту гордость! Эту надежду крейсера! Евгений! Когда под простреленным флагом, осыпаемый осколками вражеских снарядов, бледный и красивый, я упаду на палубу... Прошу тебя! Скажи мне тем же томным голосом: "Я хочу пива!" Или что ты там сейчас зубрил. И я, откинувшись на носилки, провожаемый орудийными залпами в лазарет, прошепчу Раговскому, нашему доброму доктору, заносящему надо мной ланцет, эту фразу на языке самураев, и он, пораженный, дрогнет и прослезится...
- Ну ты и трепло! - с большим одобрением сказал Алексей. - Это ж надо, из любой темы развить травлю на полчаса без остановки! Скучно без тебя было бы...
- И будет. Мне через три часа заступать. Будет сегодня что-нибудь новенькое, как по-вашему?
- Кто его знает... В любую минуту могут по тревоге поднять всех на брови.
- Странно, конечно. Крадемся по району, крадемся, а толку нет. Остались бы у берега, подолбили бы по танкам.
- С двенадцати дюймов по танкам? Могу себе представить...
- А что, делали же?
- Делали. Но то другие времена были. "Гангут" в океан не выведешь.
- Боишься?
- Боюсь, - Евгений согласился спокойно, как человек, которого в трусости обвинить невозможно.
- Я тоже боюсь, точнее, опасаюсь. Покрутимся мы, пожгем мазут в топках, танкеры переловят, и останемся мы у разбитого корыта. Почему, по-вашему, мы идем на шестнадцати узлах, а не на четырнадцати с половиной?
- Мы на семи идем. Еще шланги не отсоединили.
- Я не об этом. Я вообще.
- Спроси у командира. Десять процентов экономия, это не коту под хвост, согласен.
Корабль начал ощутимо вибрировать, чуть накренившись влево.
- О! Закончили. Три с половиной часа почти. Теперь можем снова играть в игры.
- Пойти проводить "Комсомольца" не хочешь?
- Можно, в принципе. Ты пойдешь?
- Давай.
Алексей и Коля Штырь оделись и вышли на верхнюю палубу, оставив Евгения, помахавшего им рукой, в каюте. У фальшборта, залитого шаровой краской, стояло человек сорок моряков, разглядывающих идущий уже кабельтовых в четырех приземистый танкер с развевающимся на корме военно-морским флагом. "Кронштадт" начал набирать ход, и танкер сместился в сторону кормы. Несколько минут все не спеша шли по палубе, перебрасываясь комментариями, пока не уперлись в кормовой флагшток, любимое место курения команды. Закурили тут же, продолжая разглядывать все более отстающий танкер.
- Не завидую ребятам... - сказал кто-то из матросов, разминающих папироску желтыми пальцами в костяной твердости заусеницах и размытых пятнах въевшегося в кожу машинного масла.
- В одиночку по такому морю... Того и гляди, нарвешься, а ни пушек нормальных, ни скорости.
В течение тридцати минут "Бакинский Комсомолец" с опустевшими танками исчез в сырой дымке, закрывающей северные румбы. Наладившаяся корабельная жизнь продолжалась своим чередом, покуда в шестнадцать часов с мелочью не была прервана экстренным докладом с линкорного Бе-4. Летчик, возбуждение которого было заметно даже сквозь отвратительную слышимость, пошел на нарушение радиомолчания, поскольку считал, что обнаруженная им цель слишком жирна для риска упустить ее в темноте, которая должна была спуститься через несколько часов. На "Чапаеве" сыграли боевую тревогу, вызвав ажиотаж команды, совершенно не знавшей о происходящем. Эскадрилью "Сухих" начали готовить к вылету, в то время как адмирал все еще продолжал размышлять над тем, каким образом накрыть обнаруженный гидросамолетом некрупный конвой, не поднимая особенно большой паники в океане.
Это был даже не конвой - просто несколько судов с охранением. Очень хорошо, что на них наткнулся не дальний ЯК, а "Бериев", тихий мотор которого позволил ему облететь ордер, не привлекая к себе внимания, а не занятому управлением стрелку-радисту в хорошую оптику разглядеть все подробности их везения. Четыре транспорта, по виду - классические "либерти" - шли за парой эсминцев, выполнявших противолодочный зигзаг и явно уделявших основное внимание наблюдению за поверхностью. В связи с этим возникал соблазн натравить на них пикировщики, а уже потом разыскать и утопить тихоходные транспорты. Считали время, считали дистанции, считали курсы. Тянуть было совсем уж нельзя, и Левченко наконец-то дал добро на воздушный удар.
- Парами заходим на эсминцы! Па-ра-ми!
Раков, стоя в кабине бомбардировщика, мотор которого уже разогревался, орал назад, сложив руки рупором. Стрелок поводил стволом пулемета влево-вправо, проверяя механику, тоже обернулся на него, посмотрел с улыбкой. У них было буквально несколько минут, чтобы договориться, распределить цели, проверить выданный штурманом авиагруппы курс. Истребительного прикрытия не было, хотя проштурмовать эсминцы было бы полезно. Все упиралось в топливо. К "Сухим" подвесили ФАБы* [Фугасная авиабомба.] - пятисоткилограммовые ведущим пар, и две по двести пятьдесят ведомым. Индикатор температуры масла на приборной панели раковской машины достиг нужного уровня. Раков, все еще стоя, еще раз обернулся, показал рукой - "Вперед!" - и опустился на сиденье, не закрывая фонарь кабины. Пристегивать замки ремней он тоже не стал, зная, что если мотор откажет на взлете, то времени на возню с фонарем и замками не будет - нагруженный бомбардировщик пойдет ко дну камнем.
Стоящий справа механик выдернул тросами колодки из-под колес, выпускающий офицер дал отмашку, и Раков, отпустив тормоза, начал разгонять машину по палубе, ускоряясь с каждой секундой. Мимо мелькнула островная надстройка, пушки, задравшие стволы в небо, частокол крупнокалиберных пулеметов. Дрожание прекратилось, и самолет, чуть просев, оперся плоскостями на спрессованный скоростью воздух. Медленно выбирая ручку, полковник поднял машину выше уровня палубы, увел в сторону, чтобы не мешать взлетающим следом. Ребятам должно было быть легче, поскольку им на разгон добавлялся тот кусок палубы, где стоял его собственный "Сухой".
- Третий оторвался... Четвертый оторвался.. Пятый оторвался... монотонно бубнил в переговорник стрелок.
Кругами набирая высоту, Раков построил эскадрилью в двойной фронт, более приемлемый для морских машин, чем стандартное бомбардировочное "Kette"*. [Звено из трех самолетов-бомбардировщиков (нем.)] Взяв курс на юго-запад, восьмерка "Чапаева" постепенно поднялась на четыре тысячи метров. Полет проходил в полном молчании, рации были поставлены на "прием" у всех. По переговорному устройству сержант комментировал положение остальных машин в строю, давая самому Ракову сконцентрироваться на навигации. Заход планировался сложный - с запада, после намеренно неправильной кривой, никак геометрически не связанной с курсом идущих на юг кораблей. Дистанция была, по океанским меркам, небольшая, сто тридцать миль - едва ли половина их боевого радиуса, но маневрирование на выходе на цель, как и на отрыве, призванное дезориентировать супостата, должно было сожрать еще немало топлива, ценящегося на вес золота.
До места, где находился конвой, вполне дотягивали патрули с воздушных баз канадского Ньюфаундленда и Исландии: Ботвуда, Гандера, Хармон-Филд, Сент-Джонса, Торбея, Кефлавика, Брейддальсвика - эти названия были заучены летчиками наизусть до уровня "разбуди ночью". Был шанс, что вражины, если даже вовремя их заметят, примут сравнительно небольшую группу машин в обычном для американцев строю за своих - либо с одной из этих баз, либо с какого-нибудь эскортного авианосца. "Сухие" не были очень похожи на морские машины союзников - что-то было лишь от "эвенджера", может быть, но расчет строился на логику. Неоткуда было в Атлантике взяться чужакам.