Ко времени знаменательных событий Андрей учился как раз в девятом классе. Увиденное и услышанное им 20 декабря привело юношу к окончательному решению: „Буду поступать в медицинский. Стану физиологом. Буду исследовать почему и как можно звуками так изуродовать человека. Раз можно искалечить, значит – можно и излечить! А, может, ещё удастся…“– Андрей даже наедине с собой постеснялся додумать мысль до конца: уж слишком смелой она была…
О том, почему мы назвали решение Андрея „окончательным“ – позже: в следующей главе мы расскажем о том, как он вообще пришёл к намерению стать исследователем в названном направлении. А теперь опишем вкратце, какие ещё события произошли до момента поступления Андрея Черкасова на лечебный факультет 1 Московского Ордена Ленина медицинского института им. И.М. Сеченова.
В следующем, 1988 году, как это следовало из прессы, органами государственной безопасности было разоблачено и арестовано большое число „агентов влияния“. Термин этот был новый, и люди пока ещё не понимали с достаточной чёткостью, что за ним кроется. Вскоре всё прояснилось: весь год и начало следующего проходили открытые судебные процессы. Приговоры были самыми разными: от высылки за границу с пожизненным лишением гражданства и права возвращения в СССР до… повешения. Да, 19 августа 1989 года были подвергнуты повешению несколько не слишком известных, но занимавших довольно высокие посты работников КПСС. Такой необычный и жестокий способ казни был введён в СССР ещё в 1986 году. Люди поудивлялись, поговорили и почти забыли об этом: приговоров, предусматривающих такое наказание, ещё несколько лет нигде не выносилось, принцип-то был справедливым: повешению подвергать только государственных преступников из числа высшего руководства страны, а также КПСС – начиная с секретарей обкомов. До августа 1989 года вновь введённый метод кары не применялся.
Проходившие процессы открывали всё новые и новые страницы истории войны. Той войны нового типа (информационно-психологической), о которой рассказывал старый советский разведчик в телевизионной передаче в декабре 1987 года. Сметливые догадывались, что давненько уже арестованных выпускали на суды (всегда – открытые) по какому-то, неизвестно кем разработанному плану. И это было действительно так: нельзя было допустить, чтобы в обществе, десятилетиями пребывавшему в комфорте, сытости и покое, погасла едва только разгоравшееся пламя понимания ответственности за страну, за её будущее. Понимание неустойчивости всего в постоянно меняющемся мире не имело права войти в привычку. В такую привычку, которая гасит зарождение любой творческой инициативу, притупляет чувство бдительности на фоне всеобщего благополучия, невозможности голода или безработицы.
Но сами процессы были исключительно честными, обвинения были ясными, чёткими и доказанными. Тщательно консультированные специально подготовленными психологами судьи ставили вопросы так, чтобы, находясь в рамках УПК, они способствовали максимальному раскрытию всей неприглядной сущности личностей и деяний подсудимых. Было допущено участие иностранных журналистов. Но для этого немало пришлось потрудиться нашим разведчикам: к участию допускались лишь те иностранные журналисты, которые были известны своей честностью и неподкупностью.
Впрочем, на Западе от газет, чьи представители никак не могли попасть на суды в Москву, валом шли комментарии под заголовками: „Новый 1937-й в Москве“, „Тучи неосталинизма над Россией“ и далее, в том же духе. Однако ни статьи такого рода, ни блокирование целого ряда побывавших на процессах в Москве журналистов не смогли скрыть правду от тех людей во всём мире, кто хотел и был в состоянии воспринять правду. Во-первых, СССР запустил ряд специальный спутников для трансляции хода процессов. Синхронный перевод делался на шесть европейских языков (испанский, португальский, итальянский, немецкий, французский и английский). Во-вторых, Советский Союз начал выполнять своё обещание: по тем же спутникам шли передачи о том, как и за чей счёт организовывались порочившие СССР выступления прессы о процессах в Москве, как блокировались статьи и репортажи иностранных журналистов – свидетелей процессов. В-третьих, шли телепередачи, в которых эти иностранные журналисты давали интервью о процессах советскому телевидению. Наконец, было организовано распространение материалов о процессах тридцатых годов и, конечно же, старых кинохроник с участием таких участников тогдашних процессов, как Барбюс, Фейхтвангер.
В СССР были пущены в продажу книги с копиями документов о процессе М.Н.Тухачевского. Была во второй раз (с 1984 года) переиздана книга Лиона Фойхтвангера „Москва, 1937“. Ни у кого из граждан СССР не оставалось и доли сомнения в том, что ещё бы чуть, и агент германского генштаба маршал Тухачевский совершил бы кровавый военный переворот в СССР и сдал бы страну фашистской Германии… „Кстати, ох и неприятный же тип – этот Тухачевский, вместе с его польской фамилией и странно выпученными глазами“, – думалось многим. И вот – апофеоз судебных разоблачений: перед людьми с экранов предстали подловатого вида лысый тип с огромной „кляксой“ на лысине; довольно известный людям уроженец Ярославля, завербованный ЦРУ США почти четверть века назад, с недоброй бульдожьей мордой и неспокойным взглядом; какой-то грузин, кстати – бывший чекист – с повадками лакея и насквозь лживыми манерами и голосом; ещё несколько бывших чинов из министерств, ЦК КПСС и КГБ…
После этих процессов и приведения в исполнение смертного приговора несколько высших чиновников страны, членов ЦК, обкомов партии и сотрудников КГБ почему-то стали настаивать на своей отставке „по состоянию здоровья“. Ну, это обстоятельство никакого удивления в Пятом Главном управлении КГБ не вызвало; более того, – чего-то подобного именно от этих лиц и ожидали. А вот духовное очищение страны, её интеллектуальное развитие и, почему-то, развитие обществоведения пошли после этого семимильными шагами.
Примерно в то же время, кажется, в восемьдесят восьмом, произошло ещё два значимых для Андрея события. Во-первых, вернулся из полугодовой „стажировки“ в Великобритании его старший друг – Ваня Черных. А потом, чуть ли не сразу, старшие Черкасовы дали своё согласие на полугодовое пребывание в их доме западногерманского юноши. Дело в том, что во второй половине восьмидесятых начала осуществляться программа „международного культурного обмена“ среди молодёжи. Организована она была по инициативе СССР. С советской стороны для полугодового пребывания за границей ребят отбирала специальная комиссия по никому неизвестным принципам. Но всякий раз получалось, что эти ребята непременно обладали следующими качествами: острой наблюдательностью, живоым интересом к окружающему, справедливостью, объективностью и умением рассказать о своих приключениях и переживаниях там, за границей. Ещё, почему-то, никогда не посылали ребят, не отличившихся своими успехами по всеми любимому „домоводству“. Ну, отчего это происходило, читатель, надеемся, догадается уже по прочтении начала следующей главы.
Возвратившись, ребята помногу раз рассказывали о своих впечатлениях. Их никто не принуждал к этому и никто (по крайней мере, явно) не контролировал. Правда, по возвращении их строго инструктировали: „Ни в коем случае не навязывать – прямо или косвенно – своих взглядов на западную жизнь, так как слушатели имеют право и должны сделать это самостоятельно“. Однако, не знаем почему, слушатели повсеместно приходили к очень схожим выводам: он начинали больше ценить свою защищённость, гарантии своего будущего в СССР, почему-то тяготели к книгам по истории и культуре своей родины (а новых, объективно написанных книг по истории и культуре отечества, стало издаваться великое множество) и в последующих беседах отвечали, когда их спрашивали, что нет, они не хотели бы навсегда поселиться на Западе.