Так-то оно так; но и шейх, и Липсис были людьми весьма опытными. Так что усердно показываемое ими отчуждение на самом деле могло свидетельствовать как раз о противоположном. Вот если бы они ласково улыбались друг другу — это говорило бы о провале переговоров. А такая вот мрачность на глазах у десятков заинтересованных дипломатов, журналистов, разведчиков и прочих наводит скорее на противоположные выводы. Очень интересно…
Еще не успев ступить на пол, шейх Абу Мансур медленно повел взглядом влево; то есть в моем направлении. Увидел меня. Я немедленно тронулся навстречу ему. Он слегка кивнул. И, сойдя с лестницы, повернул направо — в сторону личных апартаментов посла, куда никого не приглашали, поскольку территория эта для участников приема не предназначалась.
Однако к шейху запрет, разумеется, не относился; он беспрепятственно скрылся за двустворчатой дверью.
Я осторожно встал, чтобы не побеспокоить говорунов. Изя оказался на пути; я отрицательно качнул головой, чтобы он не вздумал заговорить со мной. Но он даже не удостоил меня взгляда — мы разминулись с ним, как автомобиль с фонарным столбом, ко всеобщему удовольствию. Он лишь едва заметно мигнул левым подфарником, и все. Я подошел к запретной двери, и она распахнулась передо мною, как если бы я носил титул по меньшей мере эмира, повелителя правоверных. На исчезающе малый миг я даже почувствовал себя таким. Но тут же отогнал наваждение.
Я не часто чувствую стесненность, разговаривая Людьми Власти; но на сей раз поначалу немного смутился. Очень уж внушительным выглядел шейх — как и большинство из них, когда не затягиваются во фраки или смокинги. Их играет не только свита, но и облачение, каждая складка которого источает Восток, по сравнению с которым мы часто оказываемся столь же наивными, сколь простодушен Запад по сравнению с Русью. Однако я быстро пришел в себя: в моей жизни то была далеко не первая такая встреча и как вести себя, выказывая уважение, но не теря-достоинства, я был научен уже давно.
Мы обменялись приветствиями, и он сразу заговорил о деле; сказалось, наверное, западное воспитание, полученное им в молодости и позволявшее порою пренебрегать протоколом. Говорил он на прекрасном английском; видимо, ему было доложено, что по-арабски я говорю весьма коряво — да и то на сирийском, а не на аравийском диалекте.
— Я рад видеть вас в этом городе, — проговорил он.
— Я вас — еще более, сейид. Если позволите мне быть откровенным — скажу, что не ожидал видеть вас здесь сразу же после ид ал-курбана, великого праздника.
Между его усами и бородой на миг блеснули зубы:
— Каждый день хорош для дел веры.
— Следовательно, я смею надеяться: ваше прибытие означает, что вопрос о поддержке со стороны друзей решен окончательно — и в нашу пользу?
Медленным движением он огладил коротко подстриженную бороду.
— Не совсем так, му'аллим (не знаю, почему он решил именовать меня именно таким образом, но спрашивать не стал). Прежде чем решиться на безоговорочную поддержку, мы хотим понять: чем на самом деле станет для России монархия — и чем может стать для нее сближение с Истинной верой? Долговечным бывает лишь то, что закономерно, или, как говорят у рас, органично. А люди, которые никогда не вводили меня в заблуждение, посоветовали мне разговаривать не с официальными экспертами, но именно с вами. Видимо (тут он позволил себе чуть улыбнуться), журналисты всегда лучше информированы. В зависимости от того, что вы скажете — искренне и чистосердечно, — и будет зависеть наше окончательное решение. Если мы сочтем ваши доводы неубедительными — уйдем в густую тень и будем наблюдать со стороны за исполнением предначертаний Аллаха, не более того.
Чего-то в этом роде я и ожидал. И наклонил голову:
— Я готов к такой беседе, государь. Но боюсь, что мне придется быть несколько многословным. Впрочем, этим Восток не удивишь.
— Говорите, — сказал он кратко. — Все, что вы скажете, — лишь для узкого круга.
— Итак, сейид, — начал я…
Когда я закончил (через полчаса примерно), шейх после краткой паузы уточнил:
— Иными словами, процесс этот, по-вашему, является естественным?
— Точно так же, как то, что вода течет под уклон, сейид.
Он провел ладонью по бороде.
— Я подумаю над тем, что вы рассказали. Вы, конечно, не думаете, что открыли нам что-то новое…
— Разумеется, нет, государь.
— Но всегда полезно узнать, как все выглядит с противоположной стороны. Поэтому я вам благодарен.
— Противоположная сторона — это ведь не мы, — осмелился поправить я.
— Мнение Запада мы узнаем через других людей, — тут же осадил он меня.
И как бы для того, чтобы смягчить резкость, добавил:
— У этого есть своя польза. Например, мне стало известно, что вы сейчас подвергаетесь достаточно серьезной опасности. Как сказал в своей касыде великий Рудаки… — Он опустил веки и прочитал медленно, выразительно:
— Вы поняли? Не только тот, о ком вы заботитесь, но и вы сами. И вот мы решили в какой-то мере обезопасить ваше пребывание здесь. Так, разумеется, чтобы это вас нимало не стесняло. Я покачал головой:
— Очень благодарен. Но новые люди непременно обратят на себя внимание…
— Новых не будет, — сказал он. — Теперь самое время пожелать вам успешной деятельности. И в особенности — на предстоящем съезде партии азороссов.
И кивком шейх дал понять, что аудиенция окончена. Я признал, что для аравийского деятеля он был очень пристойно информирован.
Но я уже чувствовал себя созревшим и для неприятного разговора; мир состоит не из одних лишь удовольствий. Желающий установить со мною контакт наверняка уже разыскивает меня и вот-вот заглянет сюда. Выйдем на люди; пусть он увидит меня и начнет первым.