Я вернулся в зал. Когда я попал в поле зрения американца, в глазах его что-то мелькнуло — словно сработал затвор фотокамеры, установленный на выдержку в одну тысячную. Больше ничто в лице не изменилось; надеюсь, что и в моем тоже. Мы направились навстречу друг другу. Я представился:
— Бебер, журнал «Добрососедство», Аугсбург, Бавария. А вы… Минутку…
По-моему, мы уже встречались, мистер… э-э?..
Он промедлил на долю секунды больше, чем следовало бы; видимо, у него возникли колебания в выборе своего имени: раз я его помнил, домашняя заготовка, рассчитанная на незнакомого, не годилась. А то имя, которым он назывался тогда, захоти я проверить, могло бы засветить его. В конце концов он решил, видимо, пойти на риск.
— Мистер Вебер, — сказал он весьма дружеским тоном, — моя фамилия Стирлинг, и я смело могу назваться вашим сородичем по газетному племени. Именно поэтому хотелось бы поговорить с вами о деле. Найдется здесь спокойный уголок? Суть в том, что у меня имеется для вас любопытное предложение.
— К сожалению — или к счастью, — не могу пожаловаться на недостаток работы.
— О, в этом я более чем уверен. Выполнение моей просьбы не потребует больших затрат времени, но — при этом могу обещать — принесет вам немалые выгоды. Теперь и в будущем. Сейчас я прошу только, чтобы вы меня выслушали.
Соглашаясь выслушать, я пока что не рисковал ничем. Так, во всяком случае, мне подумалось.
— О'кей, — сказал я. — Пожалуй, вон в том углу нас будут меньше беспокоить.
Указанное мною пространство находилось близ оркестра, затруднявшего подслушивание. Стирлинг оценил мою предусмотрительность и кивнул.
Очень кстати подвернулся официант. С бокалами в руках мы, после непродолжительных маневров, добрались до выбранного места. Здесь можно было перекинуться словом-другим, не делая тему беседы всеобщим достоянием. Разумеется, тут не хватало условий для серьезного разговора, и самым разумным оказалось бы назначить время и место настоящей встречи; но похоже что ему не терпелось добиться полной ясности относительно моего статуса, чтобы уже на ее результатах строить планы дальнейшего общения со мной.
— Как вам нравится сегодняшняя Москва? — спросил Стирлинг таким тоном, словно был полномочным представителем этой страны и этого города или хотя бы его жителем на протяжении лет этак десяти. Это было, конечно, несколько нахально; но — лишь внутренне усмехнулся.
— Продолжает меняться, — ответил я. — Даже быстрее, чем я ожидал. Но я не уверен, к лучшему ли.
— То есть вы полагаете — к худшему?
— Нет. Я ведь сказал: не уверен. Не знаю. Очень давно не был здесь.
Вот осмотрюсь, тогда смогу сделать какие-то выводы. Но что-то мне, во всяком случае, нравится — если говорить о деталях.
Я провоцировал его на выпад; он воспользовался подставкой.
— Вы уверены, что нравится? — спросил он серьезно. Я столь же серьезно ответил:
— Судите сами. Город строится, и на этот раз впервые, быть может, за всю свою историю строится хорошо, на высоком современном уровне. Не думаю, что увиденное мною здесь своей архитектурой, качеством постройки и отделки хоть немного уступает тому, что воздвигается ну хотя бы на вашей родине. Можно, конечно, дискутировать о стиле — но не более того.
— Не слишком ли поспешное суждение? Вы не живете здесь уже двадцать лет…
— Двадцать один, если быть точным.
— Тем более. Неужели за это время вы, обитая на западе, не выработали объективного взгляда на то, что происходит в этой стране?
— Напротив, считаю, что именно это мне и удалось.
— Мне рекомендовали вас как специалиста по новой ситуации в России.
Откровенно говоря, не знал за вами таких достоинств. Но что вы — видный журналист, было нам известно и раньше, мы обратили на вас внимание достаточно давно. И, скажу прямо, нам всегда нравилось то, что вы писали об этой стране, ее проблемах и способах их разрешения.
— Ну, может быть, все эти характеристики весьма преувеличены. Но, собственно, какова тема нашего разговора? Могу вам чем-нибудь помочь?
Буду рад — в свободное время, разумеется.
На его лице обозначился намек на улыбку; вероятно, она должна была означать: «Да какое же свободное время может быть у нас с вами…»
— Специалисты мне назвали именно вас. И, кстати, я верю, что вы обладаете достаточной информацией для серьезных выводов. Вы ведь, не сомневаюсь, давно уже стали европейцем. Вы не азиат, не так ли?
— Мое мироощущение, как и большинства моих соотечественников, всегда зависит от географических координат, — ответил я. — В Европе мы чувствуем себя европейцами. В отличие от вас, в любой стране продолжающих ощущать себя американцами — и никем другим. Если говорить точнее — мы хотели быть европейцами. Я бы сказал даже — очень хотели. И не наша вина в том, что этого не произошло. Хотя многим порой уже представлялось, что суп сварен.
— Ну а вам не хотелось бы отведать этой похлебки? Не там, где вы провели столько лет, а тут, дома?
— М-м… Вопрос несколько неожиданный. Допустим, я не отказался бы попробовать ложку-другую. Но мне кажется, что поезд с этим вагоном-рестораном уже ушел.
— А мне представляется, что мнение старого континента может еще измениться. Кстати, не только я так считаю. Если, конечно, Россия и сама все еще хочет того же.
— Трудно сказать. Может быть, если найти способ внушить ей, что смотреть надо все-таки на Запад, тенденции могли бы измениться. Но каким путем?
Стирлинг внимательно посмотрел на меня.
— Путь один: создание мирового общественного мнения. Россия даже и сегодня все еще достаточно восприимчива к нему. Бескровный путь.
— Ага, — стал я соображать вслух. — И для участия в создании этого общественного мнения вам, кроме прочих, понадобился я?
— Как нам известно, у вас есть читатели и в России, и в Европе, что для нас одинаково важно.
— Следовательно, вы хотите, чтобы я что-то написал?
— Всякое дело должно выполняться специалистом, мистер Вебер.
— Что же именно? И для кого?