Однако тут же я подумал, что этого «потом» может и не быть. Мы уже снизились на первый ярус на Смоленской развязке, по эстакаде промахнули над Москва-рекой левее старого Бородинского моста и оказались на поверхности земли на длинной площади перед Балканским вокзалом, бывшим Киевским. Шофер безмолвно крутил баранку. И вдруг, почти неожиданно для самого себя, я сказал ему:
– Погоди к отелю. Сделаем колечко. Хочется посмотреть – давно я тут не бывал. Развернись, выскочи на Смолягу, по Дубль-Арбату в центр, и уже оттуда, через Пречистенку – назад.
Ни слова не сказав, он пошел на разворот, чтобы спуститься на набережную.
После непростых маневров мы выбрались на Кольцо. Я держал газету в руках, но читать не стал. Мне хотелось видеть. Видеть и думать. Я доверяю первым впечатлениям. От них зависят решения. А они, в свою очередь, должны повлиять на действия. Которые, хочешь не хочешь, придется совершать.
2
С первого взгляда можно было, не ошибаясь, определить, что город сделался наряднее, хотя и не чище, или, вернее сказать, стал выглядеть богаче. Народу на улицах было полным-полно – всяких цветов; одевались отнюдь не бедно – но и не столь ярко, как в мои времена; в красках и покроях ощущалась некая сдержанность. Снова вуалетки, снова бритые головы. Бород стало побольше, несколько изменился их фасон – мне, недавно побывавшему, как уже упоминалось, на Аравийском полуострове, он не представился странным. Число машин, пожалуй, выросло – но если прежде в Москве преобладала европейско-японско-американская техника, то сейчас (показалось мне) отечественной стало значительно больше – не старых, доезжавших век одров, но современных – нижегородских, московских, уральских, красноярских, минских, кенигсбергских и еще каких-то, мне и вовсе не известных. Витрины выглядели цивилизованно, хотя судить о ценах я пока не мог. Транспорт при движении придерживался правил, что всегда является убедительным признаком соблюдаемого порядка и спокойствия; полиции, однако, виднелось много, и, судя по автоматам, какими были вооружены городовые, она готовилась – в случае нужды – к решительным действиям. Ничего удивительного: шейха Абу Мансура Мухаммада ожидали с часу на час, а врагов – не шейха лично, а его миссии – было вряд ли меньше, чем сторонников. Нищих я не увидел, впрочем, это практически и невозможно из окошка машины; а вот хмельных заметил бы, но их, похоже, не было вовсе; весьма характерно и интересно, да и приятно к тому же. И во множестве витрин бутылки со спиртным занимали куда меньше места, чем раньше, зато всяких прохладительных виднелось множество – и не только западных. Среди прохожих стал, надо полагать, несколько больше процент азиатов – туристов или, может быть, иммигрантов, еще не успевших сменить национальные бурнусы и галабии на здешнюю одежду или не пожелавших подобного переоблачения. Ну, что же, Москва всегда была городом разноплеменным.
Мы ехали по центру, который в любом историческом поселении наиболее консервативен и менее подвергается перестройкам; и тут ничего такого, что бросалось бы в глаза, я не заметил. Что-то ремонтировалось, другое строилось заново – однако в этом ничего удивительного не заключалось, разве что архитектура новостроек изменилась. Что-то появилось в ней, с трудом уловимое, но все же восточное, как бы из «Тысячи и одной ночи», со старых персидских миниатюр в современном толковании. Но когда мы, выкатываясь на Пречистенку, задержались перед светофором, я углядел нечто и не утерпел, чтобы не спросить водителя (хотя и без него все было ясно, потому что с той стороны валил народ: закончился намаз, видно; многие были в зеленых повязках на лбу):
– Это на чем же полумесяц: на Христе Спасителе, что ли?
– Ну, – откликнулся он голосом, лишенным эмоций.
– А пристраивают что?
– Каланча эта? Вроде их колокольни – только не звонят, а кричат сверху.
– Минарет?
– Вот-вот. Откупили они его, что ли, – не помню уж, что говорилось… За большие деньги. Черт знает, сколько у них денег.
Я тоже знал – примерно; но не сказал, а снова приблизил лицо к оконцу. По сравнению с былыми временами, вывески на английском почти сошли на нет; зато возникло нечто новое: струящиеся справа налево куфи – на стекле, в металле, а то и в неоне. Примерно – прикинул я – одна арабская вывеска на два десятка русских, и одна латиницей – на полсотни. Раз-другой я заметил и еще некий шрифт, и вовсе не ожидавшийся: алеф бет. То были уже существенные признаки возможных в недалеком будущем перемен.