–Так как, сэр, вы готовы прямо сейчас извиниться за своё поведение перед патрульным Питерсоном? – громко произнес детектив.
–Да сэр, само собой! – произнес Эйб, и уставился на графин с водой, стоящий на столе у Полесски.
Тот без слов всё понял, и, налив из графина полный стакан, протянул его Эйбу. Тот медленными глотками опустошил стакан. Сразу стало немного легче. Эйб поднялся со стула и обратился к Питерсону:
–Я искренне сожалею, сэр, что вёл себя грубо с вами, и пытался вас ударить. Это следствие моего непростительного вчерашнего состояния. На самом деле я с глубоким уважением отношусь ко всем людям, несущим службу, не зависимо от того, будь ли это служба на улицах американских городов, или в рядах нашей армии, отстаивающей с оружием в руках интересы Соединенных Штатов.
Питерсон удовлетворенно произнес:
–Ваши извинения приняты сэр. Но должен вас предупредить, что это был первый и последний раз, когда я не отразил в отчете попытку нападения на полицейского.
–Можешь идти, Морган, обратился к патрульному Полесски, – а мне ещё надо сказать пару слов мистеру О'Келли.
–Слушаюсь, сэр, – произнес Питерсон, и вышел, плотно закрыв за собой дверь кабинета.
–Так вот, Абрахам, вы, наверное, удивлены такой лояльностью к вам со стороны местной полиции? Во всяком случае, я на это надеюсь. Вы не должны воспринимать это как должное. Вчера вы трижды нарушили законы штата. И вы понесете определенное наказание в любом случае. Но это наказание могло бы быть несравненно более тяжким, если бы я не сочувствовал вам.
–Я благодарен вам, детектив. Но все же, почему вы отнеслись ко мне снисходительно? – поинтересовался Эйб.
–Потому, сынок, – откинувшись в кресле произнес Полесски, перейдя от назидательной манеры к почти отеческой, – что я не понаслышке знаю, каково это вернуться с войны. А ещё не понаслышке знаю, как тяжело после возвращения «найти себя» в мирной жизни. Я провел полтора года в джунглях, командуя сначала взводом, потом ротой. И я знаю, каково это, вернуться оттуда в мирную жизнь. Мне тоже снились лица моих ребят. Могу тебе дать лишь совет, можешь его послушать, а можешь и нет – решать тебе. Уволься из армии. Завяжи с выпивкой, и займись тем, что тебе интересно. Иного выхода нет. В следующий раз ты окажешься за решёткой.
Из участка Эйб вышел с твердым решением никогда туда больше не возвращаться. И не пить ни капли. На следующее утро он подал рапорт на имя командира с просьбой об увольнении из вооруженных сил. После своего пьяного «вояжа» и разговора с детективом, Эйб с невероятной ясностью осознал, что он больше не хочет ни дня своей жизни посвятить участию в работе «военного конвейера», который всегда калечит людей в конечном итоге. Одних физически, других – морально.
Своего будущего он пока не мог представить, однако из ближайших вещей он наметил для себя поездку к отцу. В душе он испытывал стыд за своё пренебрежительное отношение к нему, которое он показывал последние годы. Их общение свелось к редким телефонным звонкам, не чаще раза в несколько месяцев.
Суд над Эйбом состоялся ровно через месяц. Он ждал с нетерпением этого дня, потому что до решения суда ему запрещено было выезжать за пределы штата. Благодаря тому, что детектив Полесски представил всё дело в том свете, в каком он описал это Эйбу в своем кабинете в тот день, судья ограничился штрафом и лишением на год прав за вождение в пьяном виде. Кроме того, Эйба обязали компенсировать ремонт машины Томаса Майли, работавшего учителем в местной школе – именно его новенькая "Шеви” остановила в тот вечер пикап Эйба. Несомненно, Эйб отделался очень легко.
Из зала суда, того самого, где он в свое время разводился с Грейс, Эйб вышел свободным от всего прошлого, в том числе от работы и денег. После выплаты за ремонт машины мистера Майли, на банковском счету Эйба оставалась смехотворная сумма, на которую можно было бы протянуть от силы два месяца, и то, если покупать самые недорогие продукты.
Но Эйб решил распорядиться этими деньгами иначе. Он потратил часть из них на автобус и билет на самолет до Фарго. Оттуда пришлось ещё почти день добираться сначала автобусом, а затем и автостопом до небольшого поселка в резервации Лак ду Фламбе.
Наконец, Эйб постучался в двери знакомого ему с детства дома, в котором жил тогда его отец.
Тогда Эйба ещё не звали Чёрным Грифом, да и сам он не мог бы определённо утверждать, что решит остаться в общине своего народа до конца жизни. Сперва в общине ему было непривычно. Несмотря на то, что в нем была половина крови оджибве, местные провожали его недоверчивыми взглядами. Слишком другим был мир, из которого он к ним «свалился». Эйб поселился в доме отца. Дом был большой, так что для него нашлась отдельная комната. Условия были спартанскими, но бывшему морпеху было этого вполне достаточно. В комнате была лишь простая деревянная кровать, полка с несколькими потёртыми книгами, стол, да амулеты на стенах, смысл которых тогда был от него скрыт. Кроме него в доме с отцом жила его жена. После возвращения из Лос-Анджелеса в общину отец женился. Кроме Эйба у него было ещё две дочери, но сейчас они обе уже вышли замуж. Одна из них переехала с мужем в другую общину, а младшая осталась в том же поселении. Сам отец Эйба, в народе оджибве носивший имя Медвежий Коготь, считался человеком уважаемым, был в близкой дружбе с главным старейшиной племени.