Дан перевел дыхание и продолжил: — Также не пытайтесь договориться с польским Казимиром и уж тем более заключить с ним союз. Во-первых, обидите слуцкого князя, договариваясь с его врагом Казимиром, а во-вторых, военной помощи из Литвы, в любом случае, не дождетесь — польскому королю сейчас не до Новгорода. А, вот, Москве дадите повод обвинить Новгород в предательстве истинной веры и получить моральную и военную поддержку даже от Пскова в войне против вас. Я уже не упоминаю об Устюге и Вятке и близкой к Москве Твери.
— Теперь, что касается самого Новгорода, — промолвил Дан и сделал вид, что задумался. Однако через минуту встрепенулся и начал говорить дальше: — Вы, конечно, можете привести в порядок старое оружие на складах, восстановить новгородские стены и уговорить остаться в Новгороде слуцкого князя, но… — Он замолчал, поерзал на бревне, сидеть долго на нем было неудобно — бревно, все-таки, не стул, и затем продолжил: — В городе очень многие недовольны боярами. И не только чернь, но и житные люди, и купцы. И воевать с Москвой они не хотят. Потому что их жизнь становится все хуже и хуже, а московский князь Иван lll обещает им защиту и различные послабления… — Дан на секунду замолчал и произнес: — Хотя, хм, жизнь простого люда в Москве, как бы еще не тяжелее… — Однако, тут же, добавил: — Впрочем, там другие порядки… Так, вот, бояре в Новгороде загоняют людей в кабалу и обдирают до нитки. Сколько у бояр долговых расписок и закладов «молодших людей», а, воевода? — задал вопрос Дан. — Иные уже ими могут обвешаться, как дерево листьями…
— Ты, к чему это, мастер, клонишь? — недовольно спросил тысяцкий, сам являющийся крупным боярином.
— А к тому, — ответил Дан, — что ничто не спасет город, который некому защищать. Или вы, я говорю о боярской «осподе», серьезно надеетесь, что простые бондари и плотники, гончары и другие новгородцы, разорившиеся благодаря боярам, будут не щадя живота своего защищать город? Так, как делали это раньше?
— Ты тут нездешний, — жестко сказал воевода, — ничего в Новгороде не понимаешь.
— Не понимаю, — спокойно согласился Дан. — Но, если бояре и богатейшие купцы Новгорода не перестанут разорять «черный люд», если вы не введете какие-то ограничения по долгам, никакое оружие и никакие новые стены город не спасут. В первую очередь вас, бояр, не спасут! Или боярыня Марфа Борецкая, посадник Дмитрий и ты, тысяцкий, рассчитываете, что боярское ополчение сможет само, без черни, спасти Новгород? — Дан взглянул на тысяцкого. По лицу воеводы ходили желваки, затронутая Даном тема новгородскому тысяцкому явно не нравилась. Дан снова вздохнул и произнес: — Хорошо, оставим этот вопрос, пока, в сторонке…
— А, теперь, смотри, воевода, сюда, — Дан нагнулся и подобрал с травы валявшийся отщеп бревна, — вот у меня лист бересты. — Он начертил на земле, более-менее, как бы лист бересты. — Я делю его на две части. На одной стороне рисую дань, какую взял с Новгорода московский князь в прошлую войну… — Дан оторвался на минуту от рисунка, который чертил и обратился к воеводе. — Скажи, воевода, сколько вы, сколько Новгород, заплатил тогда Москве? Когда новгородское ополчение было разгромлено под стенами Руссы и пленным, — Дан возвысил голос, — и пленным… Ты же помнишь, воевода, пленных новгородцев, которым татары отрезали носы и губы? — неожиданно хрипло спросил Дан. — Ведь, ты тоже участвовал в этом сражении! — почти выкрикнул Дан. Тысяцкий даже дернулся от этого крика, его подручные схватились за мечи и привстали. Семен, суетившийся возле печек для обжига керамики, застыл на месте и, повернувшись, удивленно — очумело уставился на Дана, а из сарая выскочили Вавула, Зинька и Лаврин. Даже соседи, те, кто поближе, возившиеся на дворах — хоть на посаде усадьбы и располагались не впритык, как на улицах в самом Новгороде, но, все же — перестали работать и завертели головами, пытаясь понять, где кричат… Но Дан уже успокоился, вспышка ярости за попавших в плен, по вине бездарного руководства, в прошлой войне с Москвой и жестоко изуродованных новгородцев прошла.