Замолк пугающий волчий вой и от тонущих в густом сумраке, по обе стороны лесной дороги, громадных деревьев, отделились силуэты людей с арбалетами в руках…
Дан никогда бы не решился на подобную авантюру, напасть на в пять раз превосходящего противника. Не решился бы днем, при ярком свете солнца. Но в наползающих сумерках, когда в лесу далее чем на «три метра» ни черта не видно… Шанс был. Притом хороший. Его «янычар» и при хорошем-то свете заметить было трудно, а уж в сумерках… Даже, если бы противник сообразил, что нападающих мало, в темень леса он, вряд ли, сунулся бы. Потому что опасно и бессмысленно — найти кого-либо трудно, а напороться на жало копья легко.
На дороге лежало больше двух десятков московитов — боярские ратники, сам боярин, которого определили по одеянию и броне, проводник из местных, татары. И сидели возле телеги, связанные по рукам и ногам, возницы. С ними было сложнее всего, раненным московитам и татарам, даже тем, чьи раны не являлись смертельными, просто и незатейливо перерезали горло — они были воины и знали куда шли. Хотя, при другом раскладе и в иных обстоятельствах…
— Черт, как же хотел жить тот молоденький московит с пушком над верхней губой, — чуть ли не вслух сказал Дан…
А, вот, возниц — пожилых, взятых не по своей воле в поход двух мужиков из боярских крестьян, убивать совсем не хотелось. Неправильно было убивать. Но и отпускать… Дан зло сплюнул на траву… — Нельзя!
— Будь проклят этот век! — выругался Дан и пошел приводить в исполнение собственный приказ — никого не оставлять в живых. Делать из своих людей палачей Дан не хотел, это был его крест, и нести его он должен был сам.
Привалившиеся к колесу телеги мужики все время, пока Дан шел к ним, с какой-то надеждой смотрели на него, смотрели до тех пор, пока он не достал из-под накидки узкий нож, предназначенный и для метания, и для пробивания кольчуги. Крестьяне сразу все поняли. И глаза у них потухли. Тот, что поскуластей, похожий на чудина, взвыл, дернулся, выгнулся всем телом, пытаясь освободиться от веревок, но второй, узколицый, славянской наружности, навалился на него, что-то сказал…
— Простите меня, братцы, — уронил Дан, и ударил ножом в сердце чудина, а, выдернув его, тут же вонзил в сердце славянина…
Иначе было невозможно, нельзя. На кону находилось будущее Господина Великого Новгорода. И оно во многом зависело от его отряда. Рисковать он не имел права. Никто не должен был знать ни об отряде, ни о численности отряда. А бегать по лесам с пленными Дан не мог…
Как и раньше, собрав все арбалетные стрелы, почти все — несколько улетело за деревья и найти их в темноте не удалось, отряд растворился в ночном лесу. Напоследок, как обычно, пуганули лошадей — оставшихся без хозяев и не умчавшихся вместе с лошадьми уцелевших татар и московитов, и прихватили все ценное, что нашли в сумках и поясах убитых ратников. Впрочем, далеко от места, где настигли московских вояк, отряд уходить не стал. Дан считал, что сбежавших московитов и татар следовало найти и добить. Чтобы не болтали лишнего и, вообще, не болтали. Да, и, вообще, врага надо поражать своей непредсказуемостью и наглостью. Ведь, убежавшие уже уверенны, что спаслись и им и в дурном сне не привидится новая засада. То есть, то, что неизвестные, напавшие на них в лесу, собираются их добить. Это не в обычаях этого века — добивать врага. Так что, скорее всего, уцелевшие московские ратники сейчас устраиваются на ночлег в деревне возле озера и ни о чем не думают… Ну, что ж, они сами выбрали свою судьбу.
Дан подозвал Лариона и Клевца, двух человек в его отряде, родом из тверского княжества.
— Кто из вас знает или слышал о деревне у озера? — Дан взглянул на воинов.
— Я знаю, — сказал Клевец. — Я жил недалеко отсюда и бывал в ней. — Дан внимательно посмотрел на невысокого и, непривычно, широкого парня. Клевец был потомком «хлынов» — новгородских ушкуйников, обосновавшихся, лет так 100 назад на Вятке. Вполне возможно, что он и, до сих пор бы, жил в Вятке, но ему не повезло. Семья Клевца поддержала в недавнем столкновении с Москвой вятского князя Юрия Галицкого, а, после разгрома последнего, вынуждена была бежать подальше от Вятки, то есть в соседнее тверское княжество. Клевец внешне выглядел спокойным и не слишком разговорчивым. Однако изнутри наследника «хлынов» сжигал яростный огонь викингов-«берсерков», и, как раз, по вине этого наследия какого-то из его сумасшедших предков, парню и пришлось «дать деру» сначала из деревни, где его семья поселилась после бегства из Вятки, а затем и, вообще, из тверского княжества. И прийти, в конце концов, к владыке Ионе… Кстати, личное оружие парня, булава-клевец, вполне соответствовало его имени-прозвищу — Клевец.