В один из своих заходов-походов, в сопровождении Клевца и Рудого, на Торжище, на тех рядах, где торговали хмельным медом и сравнительно крепким — градусом — переваром, Дан присмотрел и даже, более того, попробовал сам и попросил дать попробовать и своим сопровождающим — на что оба, и Рудый и Клевец единодушно сказали: — «Гадость!» — настоящую, с мерзким хлебным привкусом, самогонку. Самогонку!!! Дотоле неведомую в Новгороде! Первую на Руси! И гораздо более крепкую, чем «вымороженное» пиво — об этом пиве Дан услышал, аккурат за пару недель до того, как некие типы с небритыми физиономиями захотели познакомиться с ним и Домашем на окольном рву Новгорода…
В тот день и у Дана, и в мастерской, все шло, как-то, наперекосяк. И горшки криво выходили, и картинки на них размазывались. Домажир, Нежка, Зинька, Лаврин, да, и сам Дан — совместными усилиями уже успели запороть аж три горшка и две кондюшки… И планы по противостоянию Москве казались Дану, в этот день, какими-то туповатыми и несерьезными. И, вообще, малоосуществимыми. А то, что уже делалось по этому поводу, по защите Новгорода от войск московского княжества, чудилось делалось столь медленно, что не имело никакого смысла. Да, еще, эти блондинисто-рыжие физиономии соседей с усадьбы напротив, с их любопытными вытаращенными белесыми глазенками… Плюнуть бы в эти зенки! И дождь, противный, весь день льющий, дождь… И такая зеленая тоска, как знаменитый в далеком прошлом-будущем крокодил Гена, обуяла-накатила на Дана, такая тоска… Хоть волком вой! В конце концов, промучившись до появления первых признаков сумерек — а рабочий день в мастерской, впрочем, как и везде в Новгороде, не имел четкого временного ограничения. Те, кто жил далеко, за исключением «безбашенного» Семена, обитавшего в Неревском конце, уходили домой пораньше, чтобы не шарахаться по улицам и улочкам в темноте — сие чревато было в Новгороде из-за грабежей, совершаемых после захода солнца. Те, кто жил поближе, работали позже. В общем, промучившись до появления первых признаков сумерек, Дан обратился к Семену, как наиболее сведущему и шустрому, с пожеланием мало-мало надраться. И не слабого меда, а чего-нибудь покрепче. Мол, не знает ли он, кого-нибудь, живущего не на другом конце Новгорода, кто торгует на вынос — сидеть в корчме и видеть мерзкие пьяные чужие рожи Дану совсем не хотелось — торгует, так называемым «переваром», медовухой, для усиления градуса переваренной с пивом? А то так хочется выпить, аж зубы гнутся…
Семен, ухмыльнувшись в свою пегую бороденку после слов Дана — «аж зубы гнуться» и, видно, запомнив это выражение, как один из «перлов» начальника… — Кстати, по идее, Дан должен был адаптировавшись в новой культурной среде, под влиянием, на порядок, более многочисленных ее носителей, перестать применять свои «словечки» из 21 века, но произошло обратное. Дан не только не прекратил употреблять разные выражения из прошлого-будущего, но и окружающие его новгородцы стали, все чаще, применять слова и выражения Дана. Возможно, все потому что Дан крутился в коллективе, относительно небольшом, и, при этом, агрессивно воздействовал на него — ломал стереотипы поведения и работы, внедрял новые понятия и технологии… — на вопрос Дана Семен заявил, что, случайно, знает такого кого-нибудь. Живущего прямо тут, неподалеку, в посаде. И специализирующегося на производстве и продаже пива. И не только «перевара», но и ядрёного «вымороженного» пива. Но для последнего, «зимнего», пива сейчас не сезон…
Так, вот, эту первую, плохо очищенную, хлебную самогонку, Дан и решил приспособить на благое дело. Тем паче, что, как Дан подсмотрел — постоял пять минут неподалеку, пообсуждал вместе с Рудым и Клевцом проходящих мимо, в сопровождении братьев, отцов и прочих представителей мужского пола, новгородских красных девиц-молодиц — брали самопальную «дурь» никак. Совсем «никак». И это, несмотря на все ухищрения, болтовню и размахивание купца руками. Принюхивались, морщились, пробовали на язык и, брезгливо скривившись, уходили. Непривычны были новгородцы к столь крепкому и, да что там говорить — мерзкому питию. Мерзкому, поскольку очищен самогон был скверно. Однако, по сравнению с невероятно дорогой и потому, еще долго, коммерчески бесперспективной фряжской «аква витой» — слегка разбавленным водой спиртом, полученным, как понимал Дан, из винограда путем использования перегонного куба, и, привозимой в Новгород фряжскими — генуэзскими — купцами и московскими гостями, он был дешевле. И намного дешевле. А значит, и выход этого продукта на рынок, если рассуждать «глобально», то бишь ширше, дальше и глубжее — как говорил один деятель… последний руководитель некогда огромной страны, являлось лишь делом времени. И посему, лучше всего было его, ентот продукт, заранее «прихватизировать» и заложенный в нем потенциал направить не на спаивание народа и получение сверхприбылей, чем грешила власть в его стране в далеком прошлом-будущем и, что, само по себе, уже пошло, к тому же, такого «будущего» ни для Новгорода, ни для остальной Руси Дан не желал, а на медицинские цели и им подобные дела. То есть, приспособить для обеззараживания ран, для наркоза, использовать для растирания… В конце концов, спирт из самогона можно сделать даже топливом. И это все мгновенно пронеслось в голове Дана…