в заонежские владения Борецких младший сын боярыни Федор. Известие об еще одном сыне Борецкой вызвало удивление у Дана, честно говоря, он, как-то, не помнил о нем, точнее, не помнил, чтобы в учебниках, по которым он учился, писали о нем. А, вообще-то, как узнал позже Дан, у боярыни Борецкой было даже 4 сыновей, но старшие, Антон и Феликс, от первого брака, утонули в Онеге во время поездки по своим владениям. Старцы "зрящие" пробыли под дверями почти все время, что продолжался разговор Дана с новгородскими управителями, а потом, когда Дан удалился, старцы вошли в зал. Что старцы сообщили боярыне Борецкой, новгородскому посаднику и ему, тысяцкому, воевода не сказал, однако отношение к Дану людей, определяющих политику, внешнюю и внутреннюю, Новгорода, кардинально изменилось. Из непонятного странника -литвина и за кого еще они там Дана принимали - агента римского двора, маршалка польского короля, секретаря заморского царя или посланника дьявола, он превратился, похоже, в аристократа неизвестной страны, натворившего что-то у себя на родине, бежавшего, и оказавшегося, в конце концов, в Новгороде. И, по счастью, где-то по дороге, возможно в том же Великом Княжестве Литовском, Жемойтским и прочая, прочая, прочая, выучившим словенский язык - хотя и говорившем, до сих пор, с акцентом. Это изменение своего негласного социального статуса, Дан ощутил, практически, сразу. Тут же исчезли надменность и некое пренебрежение в поведении Борецких - боярыни и посадника Дмитрия... Надменность и пренебрежение особенно заметные на первых встречах в "узком кругу". Кроме того, даже тысяцкий, наиболее демократичный в окружении Марфы-Посадницы, и тот, после визита старцев, стал каким-то... Более дружелюбным, что ли. Но самое главное, трое из четырех фактических правителей Господина Великого Новгорода - боярыня Борецкая и ее сын, посадник Дмитрий, а также новгородский тысяцкий - еще после разговора на подворье Домаша, начавший серьезно воспринимать слова Дана - теперь готовы были слушать и, важно, слышать Дана. Иерарх же новгородский или иначе архиепископ или владыка новгородский Иона, в последнее время сильно болеющий, пусть и не присутствовал, по причине своей слабости, на "посиделках" в доме боярыни Борецкой, но, либо через бояр Борецких, либо через тысяцкого, всегда был в курсе этих встреч. А уже на второй - или, если считать и ту встречу, где Дан впервые увидел Марфу-Посадницу "со товарищи" - новгородским посадником Дмитрием, ее сыном, и новгородским тысяцким Василием Казимером - то на третьей, встрече в доме на Разважьей улице, доме боярыни, тысяцкий попросил Дана повторить для Борецких - матери и сына, то, что Дан говорил ему на подворье Домаша. И слушали, на сей раз, Дана внимательно. Многое, что, по просьбе воеводы, повторил Дан, не понравилось старшей Борецкой и посаднику - Дан видел это по их лицам, однако... Однако они его выслушали. А Дмитрий, постукивая пальцами по столу, еще и поинтересовался в конце - он, и в самом деле, может заставить Ганзейский Двор раскошелиться на войну с Москвой? На что Дан утвердительно кивнул головой. После этого "рандеву", собственно, и закончилось. Но Дан почувствовал - свершилось! Дмитрий Борецкий, посадник Господина Великого Новгорода, и его мать, известная в будущем, а теперь уже и в прошлом Дана, как Марфа-Посадница, также, как и новгородский тысяцкий Василий Казимер чуть раньше, поверили... - Нет-нет, не непонятному мастеру-литвину, неизвестно откуда попавшему в Новгород, а Дану - заморскому аристократу, скрывающемуся, скорее всего под чужим именем, в Новгороде. Да не просто скрывающемуся, а еще и имеющему подход к купцам Ганзы, и, к тому же, прекрасно осведомленному о делах в соседних странах... - и решили не ждать, пока Москва начнет военные действия против Новгорода. То есть, верхушка Новгорода согласилась с Даном, что ждать, когда дружины московского князя станут грабить и убивать новгородцев, совсем не обязательно, и к войне с Москвой нужно готовиться заранее. Дальше, как понял Дан, началась закулисная борьба. Боярыня Борецкая со своими сторонниками склоняла в нужную сторону, отнюдь не являвшийся единым, совет 300 "золотых поясов" или, по-другому новагородскую "Осподу", своеобразный сенат Господина Великого Новгорода. Непонятным было и молчание новгородского владыки Ионы, являвшегося четвертым и последним, а, судя по количеству имеющихся - только в одном Новгороде, без учета других городов и сел новгородской земли - церквей и монастырей, и не последним, а даже первым высшим сановником Новгорода. Архиепископ огромной новгородской земли, как понял из упоминаний об Ионе тысяцкого Господина Великого Новгорода Василия и как говорил о владыке Домаш, умевший, несколько своеобразно, делать выводы из того, что слышал... Да, и Семен, занимавшийся обжигом и умом обладавший острым, тоже поделился с Даном своими заключениями по поводу Ионы... Так вот, вроде бы, высший церковный сановник Новгорода не очень любил Москву и ее князя, Ивана lll. И был скорее патриотом Новгорода и сторонником его независимости. Во всяком случае, как утверждали учебники далекого будущего - по которым учился Дан, новгородский владыка негласно поддерживал антимосковскую позицию Марфы Борецкой. И выделял, через своего управляющего Пимена, деньги для ее сторонников... Пока же Дану оставалось только ждать и гадать - почему умная и способная идти до конца Марфа-Посадница, бывшая ярой противницей Москвы и обладавшая значительным влиянием, через сына - посадника и своих сторонников в "осподе", на политику Новгорода, сама не пришла к такому, казавшемуся столь очевидным, решению - готовиться к войне с Москвой заранее и серьезно? И ограничилась лишь призывами к непопулярному в Новгороде литовскому князю, он же польский король... Не пришла к такому решению в той истории, которая без Дана. И в этой, с Даном, тоже не пришла. Неужели все дело в косности боярского мышления? Неспособности выйти за средневековые, «новгородско-боярские», рамки? Тем временем, бизнес-план Дана потихоньку становился реальностью. Спрос на изделия «Домаш энд Дан» неделю за неделей или по-новгородски – седмица за седмицей увеличивался. И уже необходимо было думать о расширении производства. И, как раз, несколько дней назад, Дан, с согласия Домаша, и начал подыскивать новых работников. Двое художников-подмастерьев, толстый Домажир и относительно юный, по еще остававшимся с той жизни, в 21 веке, понятиям Дана, 15 летний Нежка, оба коренные новгородцы, сами пришли к нему, прослышав о том, что мастер Дан набирает художников в мастерскую. Медлительный, грузный Домажир, здорово напомнивший Дану бессмертный образ «торрр-мо-о-сса эстонца», 17 лет от роду, лохматый – в смысле, с во все стороны "расположившимися" на массивной голове жесткими темными волосами, перешел к Дану из местной артели художников-богомазов, где числился в роли вечного неудачника-подмастерья. На удивление, Домажир был из довольно богатой семьи «житного человека», его отец владел изрядным участком земли недалеко от Новгорода и держал на пристанях Волхова несколько артелей грузчиков. Нежка же, бывший на 2 года старше Зиньки - Зиньке, как выяснилось, все-таки, было 13 лет от роду - являлся, можно сказать, потомственным живописцем. Но писать иконы ему, как и Зиньке, было скучно, да и что греха таить, бедно – конкуренция среди богомазов царила жестокая и хорошо зарабатывали на этом поприще немногие. Вот, Нежка и решил податься к литвину, обосновавшемуся в слободе за Гончарным концом, литвину, известному в Новгороде своей нестандартной росписью. Тем паче, среди богомазов новгородских, с пренебрежением относившихся к такому ремеслу, как роспись кувшинов, горшков, кисельниц и остального, никто слова худого о Дане сказать не мог, ибо сей мастер за работу платил исправно и не обманывал. И Домажир и Нежка честно сдали устроенный им Даном экзамен, сдали довольно неплохо - неплохо, потому что с предложенным им заданием они справились, но, все же, хуже, чем в свое время Лаврин и Зинька. Однако, учитывая, что Лаврин и Зинька были уникумы - по мнению Дана, а самородки-уникумы толпами по Новгороду не шатаются, Домажиру и Нежке был предоставлен шанс. Их приняли в мастерскую Дана энд Домаша... - хотя предусмотренные уговором с Домашем три месяца еще не закончились, но, учитывая, даже более, чем успешно идущие дела, Домаш согласился пересмотреть договор, и доля Дана с изначальной четверти поднялась до одной трети. А заодно Дан стал официальным совладельцем "фирмы "МДД" и заместителем Домаша по, так сказать, производственным вопросам. То есть, гончарная мастерская Домаша официально превратилась в фирму "МДД" или дружину, ряд - по новгородски, имеющую двух владельцев и совместный капитал. - Первое в Новгороде капиталистическое предприятие, - пошутил было Дан, но Домаш его не понял и Дан замял эту шутку... - Итак, Домажир и Нежка отныне числились в штате мастерской. В качестве учеников художника с полагающимся им денежным вознаграждением. Естественно, зависящим от продажи расписанных ими сосудов. И, само собой разумеется, с перспективой дальнейшей самостоятельной работы, если новые кандидаты окажутся толковыми – и без всякой перспективы, ежели данные индивидуумы будут тупить и ничему не учиться. Поскольку дел у Дана было "за горло", обучение новеньких учеников он, с чистой совестью, свалил на бе