— У тебя что — словесный понос?
— Фи, сенатор! — сморщил нос Бортник, но свои излияния прекратил.
Крон, макнув стило в чернила, расписался.
— Да здравствует свобода! — провозгласил Бортник.
— Куда теперь? — Крон помахал грамотой. — Назад?
Весёлость сошла с лица Бортника.
— Нет. В Паралузию.
Крон насторожился.
— Там что — так серьёзно?
Бортник покосился на Ниркона и Шекро и кивнул на двери. Они вышли на крыльцо.
— Да, серьёзно. Все наши начинания в Паралузии пошли прахом. Какая-то свара возникла между древорубами и бежавшими к ним рабами. Старое ядро древорубов откололось и ушло в сопредельную область варваров. С ними ушёл и наш наблюдатель, и теперь мы имеем весьма смутное представление, что делается под горой Стигн. Знаем только, что их там уже что-то около пятидесяти тысяч, настроены они весьма воинственно по отношению к Пату, и у них объявился предводитель — некто Атран.
Крон поймал на себе внимательный взгляд Бортника.
— Твой?
Он пожал плечами.
— Вполне возможно. Хотя в Загорье, откуда он родом, это одно из самых распространённых имён.
— Что ж, узнаю на месте, — сказал Бортник. — Хотя, наверное, это и не существенно.
Он вздохнул.
— Давай прощаться.
— Ты уходишь прямо сейчас?
— Время не ждёт. Хорошо бы коня… Но тогда мне вряд ли поверят, что я вольноотпущенник.
— А как же новая туника, сандалии?
— Э! За декаду пешего перехода от их новизны останется одно светлое воспоминание.
— Тебя проводить? — предложил Крон.
— Зачем? Не стоит.
Бортник посмотрел в сторону города.
— «Продажный город, — неожиданно процитировал он, — обречённый на скорую гибель, если только найдёт себе покупателя!»
Крон недоумённо посмотрел на него.
— Так сказал когда-то Гай Саллюстий Крисп о Древнем Риме, — пояснил Бортник. — Не знаю, как насчёт покупателя для Пата, но вполне возможно, что его могильщик стоит сейчас под горой Стигн…
Они помолчали, затем Бортник, махнув рукой на север, спросил:
— Туборова дорога в той стороне?
— Да.
— Что ж, тогда прощай. Счастливо тебе.
Они крепко пожали друг другу руки, и Бортник, сбежав с крыльца, зашагал в сторону Туборовой дороги напрямик через кусты чигарника.
Глава шестая
После утренней прогулки по парку сенатор подошёл к вилле со стороны людской. Чтобы не обходить виллу, он решил пройти к себе через служебные помещения и направился к толпному входу. Во дворе управитель уныло наблюдал, как двое рабов набирают в бурдюки воду из огромного кувшина и носят её на кухню. Увидев сенатора, управитель прикрикнул на рабов, они оставили своё занятие, и все трое приветствовали господина. Крон молча кивнул управителю и прошёл мимо.
На кухне стряпух разделывал ушастого баруна; над очагом в большом чане кипела похлёбка для прислуги и рабов, разнося пряный мясной запах по комнатам людской; в углу мальчишка-подкухарок вымешивал тесто на лепёшки. В одной из комнат свободные от службы стражники азартно резались костяными фишками в баш-на-баш — при появлении сенатора они вскочили, но Крон только махнул рукой и пошёл дальше. Он уже собирался подняться по лестнице в свои апартаменты, как из каморки Калеции услышал свистящий шёпот.
Крон удивлённо остановился перед завесью, узнав голос писца. Что нужно писцу от Калеции? В недоумении он прислушался.
— …Я не советую тебе ерепениться, — говорил писец. — Если я донесу претору, что Атран, предводитель восставших, — это твой Атран, то тебе несдобровать…
— Нет, — еле слышно прошептала Калеция.
— Не нет, а да. Тебя схватят и будут пытать, терзая твоё тело, такое бархатистое и нежное, пока оно не покроется струпьями…
— Нет…
— …И если тебе всё же повезёт остаться в живых, ты выйдешь из застенка обезображенной калекой, — с изуверской ласковостью продолжал писец, — и Атран даже не посмотрит на тебя…
У Крона невольно сжались кулаки.
— Но это ещё не всё. Когда тебя схватят, Сенат предложит Атрану сдаться в обмен на твою жизнь. И его приведут в Пат, закованным в цепи, и казнят на жертвенной плахе…
Писец замолчал, очевидно, наслаждаясь эффектом своих слов.
— Так что, мне идти к претору и рассказывать, кто такой Атран и кем он тебе приходится?! — угрожающе прошипел он.
Опять за завесью воцарилось молчание, прерываемое только недовольным сопением писца.
— Так я иду, — наконец проговорил он и зашаркал сандалиями к выходу.