— Не забывайте, что мы находимся на территории, менее четырёх лет назад входившей в состав другого государства. И тут, в окрестностях Ивенцов, до недавних пор действовали крупные партизанские силы Армии Крайовой, с которой у нас не самые лучшие отношения.
Мягко говоря, не самые лучшие. Эмигрантское правительство Сикорского, хоть с началом войны и заключило мирный договор с советским правительством, но в последнее время под влиянием всё более и более ухудшающихся отношений с Британией, в которой оно отсиживалось, регулярно «забивало гвозди» (выражение, заимствованное от иновремённых добровольцев) Советскому Союзу. Вплоть до того, что отряды Армии Крайовой вступали в боестолкновение не только с советскими партизанами, но и с регулярными частями Красной Армии.
Да что там говорить? Даже вот этот самый Ивенец, на восточной окраине которого окапывался батальон, стал хорошим примером таких «палок в колёсах» и враждебности польских партизан.
Здесь, в Ивенце, во время оккупации немцы устроили еврейское гетто, которое уничтожили в начале прошлого лета, расстреляв более тысячи человек. В селе они держали крупный гарнизон полицаев, достигавший по численности 300 «штыков», не считая собственно немцев. И отряд Армии Крайовой, когда рота Юдина вела бой по захвату Дзержинска, атаковал населённый пункт с целью захвата Ивенца и провозглашения его первым крупным населённым пунктом «возрождаемого польского государства».
Захватить и несколько часов удерживать местечко у них получилось. Но когда части Красной Армии вместе с советскими партизанами подошли к Ивенцу, там уже находился почти полк (по численности) немцев, белорусских, польских и литовских полицаев. Так что крови советских воинов, пролитой при штурме местечка, было немало. Мало того, партизаны, участвовавшие в боевой операции, жаловались, что польские повстанцы втихую частенько постреливали по ним, оправдываясь тем, что «приняли за полицаев».
Случались эксцессы и с одиночными красноармейцами, которых находили убитыми и обезоруженными уже после того, как фронт отодвинулся на запад, к Налибокской пуще. Командир польского отряда, который вышел на советское командование и сумевший его убедить в том, что отряд является союзническим, а после небольшого отдыха уйдёт в рейд по Налибокской пуще для ударов в тыл немцам, ссылался на беглых полицаев, но Виктор после одного случая не очень-то верил в его слова.
Что за случай? Да разоблачил он матёрого вражину в составе этого польского отряда. Совершенно случайно. Услышав его имя и фамилию. Вражиной этим оказался сводный брат Магды, Станислав Заремба, попортивший немало крови белорусским партизанам Гродненской области в должности командира полицейского взвода. Тот самый, что в первый же день оккупации вместе с отцом, владельцем хутора, где спрятался Виктор при отступлении, помчался записываться в полицию.
Как оказалось, взвод «Стаськи» перебросили из Гродненской области отбивать Ивенец и уничтожать захвативших его партизан. А он, сообразив, что немцев скоро прогонят навсегда, перешёл к «крайовцам». И даже в чём-то помог им отбиться от карателей. Так что числился в отряде «ценным кадром».
Естественно, когда особисты, которым капитан Юдин доложил о том, что слышал от жены-партизанки об этой мрази, скрутили пособника гитлеровцев, поляки чуть не взбунтовались. Лишь спешно предоставленные доказательства участия Зарембы в карательных операциях в Гродненской области и признание самого Станислава, «выжатые» после демонстрации ему взятой у Юдина фотографии жены, чуть-чуть снизили накал страстей. Но симпатий поляков из отряда Армии Крайовой к советским солдатам, мягко говоря, не добавили.
«Крайовцы» вскоре всё-таки ушли в леса, но подались ли они на запад или остались где-то поблизости, Юдину было неизвестно. Так что и сам он держал ухо востро, и от личного составу роты постоянно требовал того же самого. Ушли буквально накануне тех событий, к которым готовились бойцы 2-й гвардейской мотострелковой дивизии.
Юдина, ночующего в заброшенном домишке на самой восточной окраине Ивенца, разбудил отдалённый грохот разрыва 105-мм гаубичного снаряда дивизионной артиллерии. Это для гражданского, впервые услышавшего звуки рвущихся снарядов, все они «на одно лицо». А для фронтовика каждый взрыв несёт массу информации. И прежде всего — об орудии, из которого стреляет враг. А уж анализ частоты этих взрывов, направления, с которого прилетел «подарок», звуков выстрелов позволяет судить даже о планах противника.
На этот раз эти планы были весьма решительными: немцы явно собирались вырваться из Минского котла. И на прорыв они шли немного севернее Ивенца, но, чтобы обезопасить себя от флангового удара, пытались сковать боем и советские войска, располагающиеся и южнее, и севернее Першаев, через которые идёт дорога на Воложин. Так что артиллерия фрицев работала и по позициям 6-го гвардейского полка, находящегося на правом фланге обороны дивизии.
Впрочем, Виктор по боевому опыту прекрасно знал: радоваться, что главный удар фашистов пришёлся не на рубеж обороны их батальона, не стоит. Уже опыт июньских 1941 года боёв показал, что немцы, наткнувшись на прочную оборону, в одном месте, оперативно меняют направление удара, выискивая место, где эта оборона слабее. Там прорываются, после чего следует фланговый удар или даже удар в тыл тем, кто проявил стойкость. А чтобы предотвратить переброску подразделений 6-го гвардейского на подмогу соседям, окопавшимся на подступах к Першаям, будут атаковать и его позиции. Не с таким напором, как «ядро» дивизии, но будут.
Он не ошибся. Артобстрел, пусть и с применением полковой артиллерии и тяжёлых миномётов, а не дивизионных или корпусных орудий, гитлеровцы произвели и по позициям батальона. Да, интенсивность этого обстрела оказалась куда меньше, чем там, севернее, но ведь и полковая немецкая артиллерия, помимо 75-мм пушек, имеет даже стапятидесятимиллиметровые орудия. А это уже очень неприятно.
Атаку со стороны Родников, как и предполагал Ларионов, отбили без особого труда. Всё-таки наступать даже через поля по снегу не очень удобно. Поэтому немцы под миномётным, гранатомётным и стрелковым огнём красноармейцев сначала залегли, а потом и отползли назад, к лесу на окраине разрушенной боями деревушки Петрово. Но продолжили вести беспокоящий огонь.
Пытались они сосредоточиться для новой атаки в западном «языке» лесного массива, наиболее близко примыкающем к позициям батальона, но вовремя были обнаружены воздушными наблюдателями с беспилотных аппаратов. Туда перенесли огонь миномётчики, и атака была сорвана, так и не начавшись.
А на севере грохотало нешуточно. И наша артиллерия, и немецкая. Как передал Ларионов, за два часа 4-й и 5-й гвардейские полки отразили две волны атак, в которых участвовало не менее трёх немецких полков при поддержке самоходок.
— Пожалуй, сейчас и наша очередь придёт, — озабоченно покачал головой он, когда Юдин на минутку забежал на КП батальона.
И оказался прав. Не прошло и получаса, как заговорили немецкие пушки. Причём, не только полковые. А потом на позиции батальона попёрли немцы при поддержке пары длинноствольных «Штугов». И завертелось…
Что было дальше, описать сложно, поскольку запомнилось Виктору урывками. А полноценное восприятие реальности вернулось лишь когда его перевязывали. И описать это восприятие можно было ровно одним словом: боль. Боль в правом плече, отбитом складывающимся железным прикладом при долгой стрельбе из автомата. Боль в голове от удара немецкой пули в каску (слава богу, попавшей по касательной). Боль в груди от «пойманной» бронежилетом очереди из пистолета-пулемёта МП-40. Боль в распоротой осколком немецкой гранаты левой скуле. Боль в разбитых костяшках пальцев, поскольку в самый напряжённый момент дело дошло даже до рукопашной схватки.
Боль и запах сгоревших взрывчатки и пороха, вонь догорающих посреди поля «Штугов» и сожжённых ими и немецкой артиллерией бронетранспортёров в нашем тылу.