Алексеев, которого штабс-капитан знал уже несколько лет, человеком был непростым. Он всегда находился в гуще событий, но старался быть сам по себе, преследовал одному ему известные цели и любил интригу. В целом, если абстрагироваться и посмотреть на него со стороны, в Белом Движении он являлся фигурой весьма противоречивой. Вспомнить хотя бы тот факт, что именно он был первым генералом императорской армии, кто попросил Николая Второго, «Ради Единства Всей Страны в Грозное Время Войны», отречься от престола, и в конце своей телеграммы к командующим фронтам добавил «Упорство же Государя Способно Вызвать Кровопролитие». Кроме того, именно он в свое время принял руководство Ставкой и арестовал Корнилова, а потом опекал его в Быховской тюрьме, по сути, ведя двойную, если не тройную, игру. В дополнение к этому, в жизни генерал весьма резок и не любит, когда нижестоящие воинские чины ему перечили. Так что прежде чем лезть со своим мнением к Алексееву, штабс-капитану следовало крепко подумать, а стоит ли это делать. Поэтому к моменту, когда Деникин накинул на плечо стоящий у двери кавалерийский карабин и вышел на улицу, офицер уже не торопился донести до вышестоящего начальника свое категорическое мнение.
Михаил Васильевич лежал на кровати, которая находилась рядом с большой печью. От нее по всему дому расходилось тепло, но закутанный в два одеяла генерал все равно мерз. Выглядел он неважно. Усы обвисли, лицо бледное, глаза слезятся, губы еле заметно подрагивают, а вокруг носа сильное покраснение. И сейчас генерал от инфантерии ничем не напоминал Артемьеву того несгибаемого уверенного в себе вождя, который посылал его с письмом в Екатеринодар. Просто старый и уставший человек, который болеет, вот и все. Но видимость обманчива, да и субординацию в Добровольческой армии никто не отменял, а потому штабс-капитан действовал как обычно. Он четко доложил генералу о своем прибытии, сообщил о встречах с лидерами Кубанской Рады, и в конце высказал мысль, что на юге добровольцам делать нечего. Более развернуто свои соображения офицер излагать не стал, и правильно сделал. Так как Алексеев приподнялся на локте, шмыгнул носом и просипел:
- Это не вашего ума дело, штабс-капитан Артемьев.
- Так точно! - офицер вскочил с табуретки, на которой сидел, и вытянулся по стойке «смирно».
- Ладно, - генерал снова упал на подушку, - не тянись. Про то, что нас здесь не любят и не ждут, мы уже знаем. Казаки в добровольцев пальцами тыкают, и идти следом не желают. Но это и понятно. Кто мы для них? Элита старой императорской армии, которая, по их мнению, способствовала революции, отречению царя и развалу страны, а теперь пытается отыграть все назад. С их стороны все выглядит именно таким образом. Но они недооценивают всей опасности от большевиков, а значит, поплатятся за это кровью и в итоге все равно возьмутся за оружие. А тут мы, символ борьбы с красными. Поэтому они все равно придут к нам. А пока необходимо ждать, Артемьев, верить и надеяться, что Бог не оставит нас и народ поднимется на борьбу. Более никаких надежд нет.
Почувствовав, что сегодня генерал настроен достаточно мирно, наверное, сказывалась болезнь, штабс-капитан, который вновь присел на табурет, спросил:
- Господин генерал, а почему мы не стали держаться за Ростов? Ведь в декабре прошлого года все к тому и шло?
- Причин много. Превосходство противника в силах. Сильное большевистское подполье в Ростове. Недовольство казаков. Слабость Калединского правительственного аппарата и нерешительность самого войскового атамана. Но самое главное - наша неготовность идти на крайние меры ради достижения необходимого результата. Не хватило мне и Лавру Георгиевичу моральных сил, чтобы превратить мирный город в поле боя. Поэтому мы ушли. И не для того, чтобы погибнуть, как думают некоторые разочарованные в наших идеях офицеры и интеллигенты, которые, словно крысы, разбежались по углам. А для того чтобы вернуться победителями.
- А Новочеркасск? Почему за него не дрались?