- Был слух, что Чернецов вернулся. И что с того? Вчерашний есаул не сможет сдержать красных. Это ясно. А если бы мы вернулись обратно в город, только загубили бы всю нашу невеликую числом армию. Понимаешь меня, Артемьев?
- Да, Михаил Васильевич.
- А веришь мне?
- Конечно.
- Это хорошо. У меня на тебя большие планы, - генерал помедлил и спросил порученца: - Итак, штабс-капитан, ты с нами или попробуешь в Ростов пробраться?
Артемьев знал, что Алексеев не любит, когда подчиненные долго раздумывают над его вопросами, и ответил автоматически:
- Я с вами, Михаил Васильевич.
Слова вылетели, и они были услышаны. А сердце Артемьева при этом вздрогнуло. И невольно офицер подумал, что своим ответом он только что отрекся от Лизоньки и маленького Ростика. Он предал семью ради Идеи. Но офицер напомнил себе, что давал присягу и клялся исполнять все приказы непосредственных начальников. Это напоминание моментально воздвигло между ним и родными некий невидимый и неосязаемый барьер, и неприятная мысль была тут же откинута прочь. После чего внешне невозмутимый штабс-капитан посмотрел на Алексеева. А генерал отметил, что офицер не колебался, удовлетворенно кивнул, и произнес:
- Можете идти, штабс-капитан. Пока будьте с Офицерским полком, а если понадобитесь, я вас вызову.
- Слушаюсь, господин генерал!
Офицер коротко кивнул, покинул Алексеева и спустя полчаса стал рядовым стрелком 1-й роты, 1-го батальона Офицерского полка Добровольческой армии. Он сделал выбор и уже не сомневался в правильности своего поступка. Артемьев получил приказ, и этого ему хватало. Впереди были грязные степные дороги, холод, голод и бои с красногвардейцами. И все, что ему оставалось, надеяться на Бога и свою умницу жену, которая должна догадаться, что не стоит афишировать свое происхождение и кто ее муж.
Новочеркасск. Февраль. 1918 года.
После боя за Грушевскую, происходил разбор операции, и выяснилось, почему она пошла совсем не так, как планировалась изначально. Как ни странно, но виной тому оказались чернецовцы, которые после отступления из-под Каменской два раза сталкивались с матросами Мокроусова и оба раза им неплохо наваляли. Первый раз на станции Зверево, когда захватили и расстреляли вражеских разведчиков, в том числе одну женщину. А второй раз на станции Каменоломня, когда налетели на нее ночным набегом и, несмотря на бронепоезд, имевшийся у матросов, смогли нанести им существенные потери и, потеряв двух человек, отойти. Как следствие, после всего этого бойцы 1-го Черноморского революционного отряда заинтересовались, кто же такие партизаны Чернецова и объявили им свою войну, отдельную, без правил и законов, до полного истребления противника.
И вот, когда перед рассветом наши войска атаковали Грушевскую и погнали стоявших на окраине матросов, мальчишки, как это часто бывает, из бравады, затянули «Журавля». А кто поет такие песни, мокроусовцы знали уже очень хорошо. И над темной бушлатной массой бегущих людей в тельниках и бескозырках, пронеслось: «Полундра, братва! Все назад!» Паника в рядах врага исчезла. Матросики развернулись, и завязался серьезный бой, который дал время подтянуться латышам. Врагов было больше, а потому, заняв только две крайних улицы, командующий западным участком полковник Биркин принял решение отступить.
Так закончилась боевая операция в Грушевской. Она не прошла, как намечено, но все равно оправдала себя, поскольку при бое была уничтожена почти вся вражеская артиллерия, а два орудия неугомонные чернецовцы при помощи офицеров сводной группы притянули в город. Опять же конный отряд Власова одержал славную победу и захватил неплохие трофеи.
В общем, ночь прошла хорошо и вполне удачно. Отряды Сиверса потеряли большую часть тяжелых огневых средств, понесли серьезные потери, и наступление на город притормозили. Точно так же поступил и Петров, который не мог положиться на стойкость своих солдатиков. Про бригаду, как она теперь называлась у красных, Голубова, и говорить не стоит. Та же ситуация, что в предыдущие дни, и от него к нам перебежало еще пять казаков. Поэтому единственный, кто попытался попробовать нашу оборону на зуб, был товарищ Саблин со своим бронепоездом, который из-за поврежденного железнодорожного полотна не мог подойти к Персиановке вплотную, но имел возможность навесным огнем обстреливать окраины поселка...
Вечером, сидя в опустевшем штабе, я смазывал новенький трофейный «наган», который добыл с тела вражеского командира и вспоминал прошедший день. В этот момент в помещение вошел Чернецов, который ходил на допрос пленных красногвардейцев и вел разговор с перебежчиками из голубовцев.