Это былъ онъ. Увидавъ Михаила Михайловича, поблѣднѣлъ. Михаилъ Михайловичъ ушелъ.
– Что это значитъ!
– Это ужасно. Онъ пришелъ, думая, что я несчастна, какъ духовникъ.
– Очень мило.
– Послушай, Иванъ, ты напрасно.
– Нѣтъ, это ложь, фальшь, да и что ждать.
– Иванъ, не говори.
– Нѣтъ, невыносимо, невыносимо.
– Ну постой, ты не будешь дольше мучаться.
Она ушла. Онъ сѣлъ въ столовой, выпилъ вина, съ свѣчей пошелъ къ ней, ея не было. Записка: «будь счастливъ. Я сумашедшая».
Она ушла. Черезъ день нашли[122] подъ рельсами тѣло.
Балашевъ уѣхалъ въ Ташкентъ, отдавъ дѣтей сестрѣ. Михаилъ Михайловичъ продолжалъ служить.[123]
* № 4 (рук. № 5).
NN
Старушка Княгиня Марья Давыдовна Гагина, пріѣхавъ съ сыномъ въ свой[124] московскій домъ, прошла къ себѣ на половину убраться и переодѣться и велѣла сыну приходить къ кофею.
– Чьи же это оборванные чемоданы у тебя? – спросила она, когда они проходили черезъ сѣни.
– А это мой милый Нерадовъ – Костя. Онъ пріѣхалъ изъ деревни и у меня остановился. Вы ничего не имѣете противъ этаго, матушка?
– Разумѣется, ничего, – тонко улыбаясь, сказала старушка, – только можно бы ему почище имѣть чемоданы. Что же онъ дѣлаетъ? Все не поступилъ на службу?
– Нѣтъ, онъ[125] земствомъ хочетъ заниматься. А хозяйство бросилъ.
– Который это счетъ у него планъ? Каждый день новенькое.
– Да онъ все таки отличный человѣкъ, и сердце.
– Что, онъ все такой же грязный?
– Я не знаю. Онъ не грязный, онъ только деревенскій житель, – отвѣчалъ сынъ, тоже улыбаясь тому постоянному тону пренебреженья, съ которымъ его мать относилась всегда къ его[126] изъ всѣхъ людей болѣе любимому человѣку, Константину Нерадову.
– Такъ приходи же черезъ часикъ, поговоримъ.
Гагинъ прошелъ на свою половину.
Неужели спитъ Константинъ Николаевичъ? – спросилъ онъ лакея.
– Нѣтъ, не спитъ, – прокричалъ голосъ изъ за занавѣса спальни.
И стройный широкій атлетъ съ лохматой русой[127] головой и[128] рѣдкой черноватой бородой и блестящими голубыми глазами, смотрѣвшими изъ широкаго толстоносаго лица, выскочилъ изъ за перегородки и началъ плясать, прыгать черезъ стулья и кресла и, опираясь на плечи Гагина, подпрыгивать такъ, что казалось – вотъ вотъ онъ вспрыгнетъ ногами на его эполеты.
– Убирайся! Перестань, Костя! Что съ тобой? —говорилъ Гагинъ, и чуть замѣтная улыбка, но за то тѣмъ болѣе цѣн[ная?] и красившая его строгое лицо, виднѣлась подъ усами.[129]
– Чему я радъ? Вотъ чему. Первое, что у меня тутъ, – онъ показалъ, какъ маленькую тыкву, огромную, развитую гимнастикой мышцу верхняго плеча, – разъ. Второе, что у меня тутъ, – онъ ударилъ себя по лбу, – третье, что у меня. – Онъ побѣжалъ за перегородку и вынесъ тетрадку исписанной бумаги. – Это я вчера началъ и теперь все пойдетъ, пойдетъ, пойдетъ. Вотъ видишь, – онъ сдвинулъ два кресла, разъ, два, три, съ мѣста съ гимнастическимъ пріемомъ съ сжатыми кулаками взялъ размахъ и перелетѣлъ черезъ оба кресла. Гагинъ засмѣялся и, доставъ папиросу, сѣлъ на диванъ.
– Ну, однако одѣнусь и все тебѣ разскажу.
Гагинъ сѣлъ задумавшись, что съ нимъ часто бывало, но теперь что-то очень, видно, занимало его мысль; онъ какъ остановилъ глаза на углѣ ковра, висѣвшаго со стола, такъ и не двигалъ ихъ. А ротъ его улыбался, и онъ покачивалъ головой.
– Знаешь, я тамъ встрѣтилъ сестру Алабина, она замѣчательно мила, да, – но «замѣчательно» говорилъ онъ съ такимъ убѣжденіемъ эгоизма, что нельзя было не вѣрить.
– Гагинъ, – послышался послѣ долгаго и громкаго плесканья голосъ изъ за занавѣса. – Какой я однако эгоистъ. Я и не спрошу. Пріѣхала Княгиня? Все хорошо?
– Пріѣхала, все благополучно.
– За что она меня не любитъ?
– За то, что ты не такой, какъ всѣ люди. Ей надо для тебя отводить особый ящикъ въ головѣ; а у нея всѣ давно заняты.
Нерадовъ высунулся изъ за занавѣса только затѣмъ, чтобы видѣть, съ какимъ выраженіемъ Гагинъ сказалъ это, и, оставшись доволенъ этимъ выраженьемъ, онъ опять ушелъ за занавѣсъ и скоро вышелъ одѣтый въ очень новый сертукъ и панталоны, въ которыхъ ему несовсѣмъ ловко было, такъ какъ онъ, всегда живя въ деревнѣ, носилъ тамъ русскую рубашку и поддевку.
123
Слезъ.
Ей приходило прежде въ мысль: еслибъ онъ умеръ, да теперь не поможетъ и ни ему, ни Алексѣю.
Она объ себѣ вспомнила.
Ахъ, вотъ кому?
Въ 1 веч. Слушаетъ и не слышитъ крест [?]
Перестали смѣяться, когда связь.
Михаилъ Михайловичъ разсказываетъ свою исторію M-me С. и плачетъ.
Она говоритъ: «я съ нынѣшняго вечера не своя».
Онъ не истасканъ.
125
129