– Пожалуйста, не будемъ говорить объ[67] Віардо. Я сыта Віардою. Кити обѣщала пріѣхать. Надѣюсь, что не обманетъ. Садитесь сюда поближе ко мнѣ, князь. Я такъ давно не слыхала вашей желчи.[68]
– Нѣтъ, я смирился ужъ давно. Я весь вышелъ.
– Какже не оставить про запасъ для друзей?
– Въ ней много пластическаго, – говорили съ другой стороны.
– Я не люблю это слово.
– Могу я вамъ предложить чашку чая?
По мягкому ковру обходятъ кресла и подходятъ къ хозяйкѣ за чаемъ. Хозяйка, поднявши розовый мизинчикъ, поворачиваетъ кранъ серебрянаго самовара и передаетъ китайскія прозрачныя чашки.
– Здраствуйте, княгиня, – говоритъ слабый голосъ изъ за спины гостьи. Это хозяинъ вышелъ из кабинета. – Какъ вамъ понравилась опера – Травіата, кажется? Ахъ, нѣтъ, Донъ Жуанъ.
– Вы меня испугали. Какъ можно такъ подкрадываться. Здраствуйте.
Она ставитъ чашку, чтобъ подать ему тонкую съ розовыми пальчиками руку.
– Не говорите, пожалуйста, про оперу, вы ее не понимаете.
Хозяинъ здоровывается съ гостями и садится въ дальнемъ отъ жены углу стола. Разговоръ не умолкаетъ. Говорятъ [о] Ставровичѣ и его женѣ и, разумѣется, говорятъ зло, иначе и не могло бы это быть предметомъ веселаго и умнаго разговора.
– Кто то сказалъ, – говоритъ[69] адъютантъ, – что народъ имѣетъ всегда то правительство, которое онъ заслуживаетъ; мнѣ кажется, и женщины всегда имѣютъ того мужа, котораго онѣ заслуживаютъ. Нашъ общій другъ Михаилъ Михайловичъ Ставровичъ есть мужъ, котораго заслуживаетъ его красавица жена.
– О! Какая теорія! Отчего же не мужъ имѣетъ жену, какую…
– Я не говорю. Но госпожа Ставровичъ слишкомъ хороша, чтобъ у нее былъ мужъ, способный любить…
– Да и съ слабымъ здоровьемъ.
– Я однаго не понимаю, – въ сторону сказала одна дама, – отчего М-me Ставровичъ вездѣ принимаютъ. У ней ничего нѣтъ – ни имени, ни tenue,[70] за которое бы можно было прощать.
– Да ей есть что прощать. Или будетъ.
– Но прежде чѣмъ рѣшать вопросъ о прощеніи обществу, принято, чтобъ прощалъ или не прощалъ мужъ, а онъ, кажется, и не видитъ, чтобы было что нибудь à pardonner.[71]
– Ее принимаютъ оттого, что она соль нашего прѣснаго общества.
– Она дурно кончитъ, и мнѣ просто жаль ее.
– Она дурно кончила – сдѣлалась такая обыкновенная фраза.
– Но милѣе всего онъ. Эта тишина, кротость, эта наивность. Эта ласковость къ друзьямъ его жены.
– Милая Софи. – Одна дама показала на дѣвушку, у которой уши не были завѣшаны золотомъ.
– Эта ласковость къ друзьямъ его жены, – повторила дама, – онъ долженъ быть очень добръ. Но если бъ мужъ и вы всѣ, господа, не говорили мнѣ, что онъ дѣльный человѣкъ (дѣльный это какое то кабалистическое слово у мужчинъ), я бы просто сказала, что онъ глупъ.
– Здраствуйте, Леонидъ Дмитричъ, – сказала хозяйка, кивая изъ за самовара, и поспѣшила прибавить громко подчеркнуто: – а что, ваша сестра М-me Ставровичъ будетъ?
Разговоръ о Ставровичъ затихъ при ея братѣ.
– Откуда вы, Леонидъ Дмитричъ? вѣрно, изъ[72] буффъ?
– Вы знаете, что это неприлично, но чтоже дѣлать, опера мнѣ скучно, а это весело. И я досиживаю до конца. Нынче…
– Пожалуйста, не разсказывайте…
Но хозяйка не могла не улыбнуться, подчиняясь улыбкѣ искренней, веселой открытаго, красиваго съ кра т. г. и б. в. з.[73] лица Леонида Дмитрича.
– Я знаю, что это дурной вкусъ. Что дѣлать…
И Леонидъ Дмитричъ, прямо нося свою широкую грудь въ морскомъ мундирѣ, подошелъ къ хозяину и усѣлся съ нимъ, тотчасъ же вступивъ въ новый разговоръ.
– А ваша жена? – спросила хозяйка.
– Все по старому, что то тамъ въ дѣтской, въ классной, какія то важные хлопоты.
Немного погодя вошли и Ставровичи,[74] Татьяна Сергѣевна въ желтомъ съ чернымъ кружевомъ платьѣ, въ вѣнкѣ и обнаженная больше всѣхъ.
Было вмѣстѣ что то вызывающее, дерзкое въ ея одеждѣ и быстрой походкѣ и что то простое и смирное въ ея красивомъ румяномъ лицѣ съ большими черными глазами и такими же губами и такой же улыбкой, какъ у брата.[75]
– Наконецъ и вы, – сказала хозяйка, – гдѣ вы были?
– Мы заѣхали домой, мнѣ надо было написать записку[76] Балашеву. Онъ будетъ у васъ.
«Этаго недоставало», подумала хозяйка.[77]
68
<Необыкновенно неприлична.>
Онъ смѣшонъ.
Она насмѣшлива.
Сестра Леонида Дмитрича страдаетъ и оттого, что дѣти тоже, что онъ.