Правда, это не играло никакой практической роли.
…И как много из того, что не имеет никакой практической роли, движет людьми! В тот день, уехав с шахты, Морозов испытывал гордость, но все-таки это была печальная гордость оставшегося в одиночестве, когда ты видишь, что все вокруг тебя опустили голову перед страшным идолом, приблизительно именуемым жизненными обстоятельствами, а ты один, то ли сильный, то ли инфантильный, еще упорствуешь, не решаясь себе признаться, что ниоткуда, кроме твоего самосознания, теперь нет поддержки. Поэтому в твоем упорстве не будет смысла, оно не оставит следа и пройдет, как сон.
Морозов поехал к Ипполитову домой, чтобы спросить его: «Неужели тебе не стыдно перед самим собой?»
«Стыдно, — скажет Ипполитов. — Но я хочу жить интересным делом».
Он забыл, что жена Ипполитова теперь не переносит Бута и весь «Ихтиандр».
Он, пожалуй, даже не вспомнил, есть ли у Ипполитова семья, как будто сейчас на земле остались только два человека, Морозов и Ипполитов, а других временно не стало.
Дверь открыла Наташа, но он только поздоровался с ней, не заметив ни ее медленного холодного приветствия, ни ее самой.
Ипполитов и Морозов были одни в маленькой комнате, перегороженной книжным шкафом. По одну сторону шкафа стоял у окна письменный стол, а по другую — детская кровать. Велосипед «Орленок», ящик с игрушками, фотография подводного дома, открытая форточка, осколки амфоры, морские раковины, раскрытый журнал «Авиация и космонавтика», электронный биолатор «Кассио», сегодняшняя газета с репортажем Дятлова — такова была внешняя обстановка, улавливаемая взглядом Морозова, но не соединяемая в единое целое.
От каждой вещи исходило какое-то силовое поле.
Маленькая коробочка биолатора с темным квадратным табло и двумя рядами кнопок напомнила о Вере. Загадочный расчет, происшедший в электронной схеме, просто объяснил, почему Константин и Вера расстались: их физические ритмы совпали на восемьдесят процентов, интеллектуальные — на шестьдесят девять, а эмоциональные — всего на семь. Эти-то семь процентов все и решили. Желтый огонь цифр, вспыхнувших в окошке табло, сводил любовь к жесткому теоретическому варианту… Какое непостижимое унижение для свободы человека таилось в этой электронной машинке!
«Очень редко мы чувствовали одинаково, — подумал Морозов. — Я навязывал ей свое настроение, а она мне свое… Но если бы мы тогда знали про эти семь процентов, это остановило бы нас?.. Не знаю. Может быть, не остановило».
В том и дело, что он все-таки сам выбирал любую дорогу, и ничто не могло отнять у него это право. Ничто, даже самое глубокое, страшное знание…
Тем временем, пока он думал о биолаторе, другие предметы как будто тоже обращались к нему.
Велосипед «Орленок» напоминал о затравевших тропинках на берегу Айдара.
Журнал «Авиация и космонавтика» наводил на мысль о связи космических и подводных исследований.
Репортаж Дятлова возвращал к первому эксперименту «Ихтиандра» и дневниковым записям тех лет: «Мы стоим на быстро вращающемся круге. В центре группка железных ребят. Вокруг еще десяток ребят. Хотя центробежная сила действует и на них. Дальше — остальной лагерь. Одни стараются приблизиться к центральной группе, другие слетают с круга…»
Осколки греческой амфоры почему-то напоминали, что в сорок третьем году отец вернулся из Караганды и что на их доме висел транспарант: «Из пепла пожарищ, из обломков развалин возродим тебя, родной город!»
С Морозовым случилось что-то похожее на эйфорию.
Ипполитов, высокий, седой, с перекошенными плечами, в тельняшке, выпукло обтягивающей живот; Ипполитов, честный человек, совесть «Ихтиандра», — странный рыцарь Дон Кихот; Ипполитов, ясный ум технократа, — он должен был внять морозовскому заклинанию: «Что ты делаешь? Отрекись!»
— А если бы тебя не выдвинули в начальники, как бы ты сейчас говорил? — улыбался Ипполитов. — Захотел бы упускать наш последний шанс? Или все равно ушел бы в сторону?
— Слышу жалкую речь Павловича! — закричал Морозов. — Разве вы пошли спасать ради спасения? Ради своей выгоды! А не будь выгоды, вы остались бы дома, пусть там хоть потоп!
Он не кричал. Ему только казалось, что он кричит. Еще произносились слова рациональных доводов, еще велась интеллигентная мягкая беседа, еще Морозов управлял собой, однако внутренне это был бой. Желая переубедить Ипполитова, Морозов был настроен жестоко и в действительности хотел сломить волю своего товарища.
Пока еще Ипполитов не понимал, что Морозов стремится разрушить его самую большую ценность, твердое и ясное представление о будущем. Вскоре ему почудилось в настойчивости Морозова что-то тяжелое, он попытался избавиться от этого неудобства. Ипполитов взмахнул длинными своими руками и снял со шкафа пластмассовую желтую коробку со слайдами.