— Я тебя понимаю, Костя, — сказал он, показывая из-за улыбки стальные зубы. — Ты растущий организатор. Ты холост. У тебя развязаны руки. А у меня дети и больное сердце. Сколько мне отведено жить, я не знаю. Наверное, я уже устаю. «Ихтиандр» моя главная надежда на удачу во всей жизни. Не выйдет — я пропал…
Он терпеливо и дружелюбно посмотрел на Морозова. Его взгляд словно просил: «Давай это оставим. Не насилуй меня».
— Но ты должен признаться, что стыдно спекулировать на «Ихтиандре», — кивнул ему Морозов.
— Здесь слайды с подводными домами, — сказал Ипполитов и снял крышку с коробки. — Давай поглядим?
— Да, если бы мы сейчас вышли на берег моря, если бы прошло назад лет пять… — Морозов взял из коробки маленькую яркую картинку и взглянул на нее против оконного света.
На слайде в зеленой воде торчал полузатопленный белый дом; на охристо-солнечном берегу стояли Ипполитов, Морозов, Бут и Павлович; качалась у берега шлюпка с опущенными веслами; искрился свет воды и резко темнели тени от скалы…
— Ты хочешь сказать, что мы уже не знаем друг друга а пользуемся давно прошедшей информацией? — спросил Ипполитов.
— Жалко, что нельзя вернуться, — сказал Морозов. — Может быть, это приснилось? Спроси у себя, почему ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? Ты боишься признать, что я прав!
— Ты ведь отступник, — серьезно произнес Ипполитов. — Ты изменяешь делу.
Он взял из рук Морозова слайд и, прищурившись, вскинул его к глазам.
— Я изменяю? — переспросил Константин.
— Эх, какими мы были! — вздохнул Ипполитов и закрыл коробку.
— Значит, я отступник, — покачал головой Морозов. — Слава богу, не подлец и не спекулянт!.. А вообще-то такие словечки еще пойдут в дело, пойдут, вспомнишь меня! У меня тоже есть их запас. Так и вертятся на языке. Признайся, что в душе ты согласен со мной — «Ихтиандра» больше нет, а вы устраиваете свою выгоду. Признайся, и я оставлю тебя в покое.
— А если не признаюсь? — спросил Ипполитов.
— Признаешься! — рассердился Морозов. — Не мне, так своей совести признаешься. — И голос его дрогнул, сорвался.
Однако каждый из них был по-своему прав; один подчинился власти реальности и был близок к тому, чтобы отречься от желания добиваться чего-либо, кроме практической цели, а второй хотел выполнить то, что требовал от него внутренний нравственный закон. Они не могли примириться на чем-то среднем, потому что этого среднего не существовало. Будущее должно было далеко развести их. И уже начало разводить.
Каждый из них мог считать себя победителем, пожертвовавшим малым ради большого.
Но в этом течении двух жизней неподалеку от нынешнего дня — поднимался ветер, небо обтягивало дождем, росли волны…
Тогда Ипполитов был за пультом, а Морозов — в подводном доме, их последнем, третьем доме.
По брезентовому тенту, накрывающему пульт управления, барабанил дождь. Ипполитов глядел на волны и мысленно просил море остановиться. Под водой пока еще было спокойно, там ужинали. Ровно чередующиеся гребни летели от горизонта, иногда вспыхивая белой пеной. Море не слышало его голоса. Все выше становились волны, начинался шторм. Ипполитов был бессилен. Он скомандовал: «Проверить барокамеру! Подготовить пункт приема акванавтов! Аквалангисты — на берег!» Подводный дом могло сорвать с креплений и вытолкнуть на поверхность. Тогда бы все погибли от кессонной болезни.
— Юра! Мы выходим… — крикнул Морозов из подводного дома.
И потянулось ожидание. Мелькали огни фонарей на берегу, но главного огня — из глубины, от светильника акванавтов, — еще не было.
Ипполитов ощущал горечь смирившегося перед неодолимой силой человека.
Когда акванавты поднялись, их одели в свитера, напоили кофе, а ему пришлось удерживать тех, кто рвался спасти оставшиеся в доме записи, фотоаппараты и отснятую кинопленку.
Море гнало на берег огромные волны. Через несколько часов раздался телефонный звонок из пустого дома. Ипполитов снял трубку. Кто-то на другом конце провода размеренно дышал. Кто там был? Он догадался, что от качки свалилась с аппарата трубка, но в душе был убежден — это море ответило ему.
Утром слушали последние магнитофонные записи переговоров с домом; вначале шла обычная информация, но вот на поверхности, а затем и в доме забился пульс шторма. Диалог Ипполитова — Морозова был нарочито спокоен, каждый старался поддержать другого, а в интонации и в многословии уже чувствовалась тревога. И наконец — срывающийся голос Морозова: «Юра! Мы выходим…» У Ипполитова сжалось сердце.