Если последней целью негативных эмоций становится разрушение, то таким эквивалентом позитивных эмоций является созидание и слияние с окружающим миром в сексуальном акте. Это единственный способ противопоставления смерти благодаря сохранению бессмертия культуры и жизни вида».
В конце листка рукой Людмилы было добавлено: «Видишь, как просто? Ведь мы живем только потому, что любили и до нас. Согласен?»
Морозов выдвинул ящик, сунул туда листок и разорванную фотографию Веры и вышел из дома с беспокойным предчувствием. И он был благодарен Людмиле. За что? Он не знал, за что. Ему показалось, что она поворачивает его к новой действительности, которую он не видел, но о которую больно ушибался. И он подумал, что все Морозовы отличались такой слепотой, дед был спасен бабушкой, а отец погиб; а кто спасет Константина?
Между ветровым стеклом «Запорожца» и почернелыми рычагами «дворников» застряли опавшие листья.
В кабине слабо пахло бензином и еще тем, чем всегда пахнет старая машина, — резиной и маслом.
Морозов захлопнул дверь, выжал сцепление, повернул ключ в замке зажигания и в положенное время оказался на шахте, сначала — на ее верхнем уровне, потом — внизу, где-то рядом со своими коллегами Аверьянцевым и Грековым.
Белый день остался за его пределами, наступила добычная смена.
На участке Грекова заканчивался ремонт двухпутевого уклона, разбитого «орлом».
У Аверьянцева вчера добыли полтора суточных плана, и в связи с этим часть грековского порожняка была переброшена ему.
Общее равновесие по-прежнему поддерживалось неустойчивым и напряженным состоянием всех трех участков. Любая случайность могла опрокинуть его.
Ночью у Морозова ремонтировали подъездные пути.
Несколько рядов новых шпал выделялись светлыми прямоугольниками. На них лежали сине-черные с ржавыми пятнами новые рельсы. Они не были никак закреплены. Их можно было сбросить толчком ноги.
А наверху считалось, что здесь все закончили. Где-то произошла неувязка, и движущаяся машина производства, еще как будто управляемая руководителями, на самом деле двигалась, никому не подчиняясь.
Увидев разобранные рельсы, бригадир Лебеденко ощутил досаду и презрение к тем, кто работал здесь ночью.
— Гнилухи! — сказал он. — Совсем совесть пропили… Константин Петрович, пожалуй, нам придется и тут вкалывать.
— Мы вынужденно отдохнем, — поправил его Хрыков, улыбнувшись плутоватой дурашливой улыбкой.
— Свинья грязь найдет! — Лебеденко пресек намек ленивого парня. — Надо установить рельсы.
Издалека приближалось желто-белое пятно электрического света. Кто-то шел по штреку.
— Так, — произнес Морозов.
— Ладно, чего там! — легко сказал Кердода. — Дело ясное. Скупой платит дважды, а ленивый делает дважды.
Он заглянул в вагонетку, достал из нее тяжелый молоток, именуемый «понедельником», и бросил его на рельсы.
— Будущий стахановец, — усмехнулся Хрыков. — Давай выслуживайся…
Кердода пожал своими узкими плечами и поглядел на Морозова, ожидая, должно быть, что тот ответит Хрыкову.
«При Бессмертенко так не разговаривали, — подумал Морозов. — А при мне — заговорили».
— Придержи-ка язык, — сдержанно сказал он.
— Все, молчу, — насмешливо ответил Хрыков. — Мое дело телячье.
Из глубины штрека появилась человеческая фигура. Через минуту молоденький мастер ремонтно-восстановительного участка рассматривал рельсовый путь и, скрывая недоумение, хмурил свой гладкий лоб.
— Я не готов принять решение, — наконец сказал он нелепым тоном киногероя. — Надо посоветоваться.
— Здесь весь инструмент, — кивнул Лебеденко.
— Ты только нам покажи, как делать.
— Вы не суетитесь, — посоветовал мастер, подчеркивая вежливое обращение на «вы». — Каждый должен нести свой чемодан. Занимайтесь своими делами. Все будет в порядке.
Может быть, он был прав, прочитав какую-то книгу по управленческим проблемам и руководствуясь отвлеченными идеями, но в нем было видно то, что всегда оскорбляет людей, — равнодушие. Ему бы простили неопытность, резкость или даже глупость, а вот равнодушие вольно или невольно вызвало к нему враждебность.
— Мальчик, а как вас зовут? — улыбнулся Хрыков.
— Моя фамилия Струков, — с холодной вежливостью ответил мастер.