— Скоро у нас появится новый начальник участка, — сказал Морозов. — С ним и обсудишь тонкости управления. Нам пора возвращаться.
— Погоди, Константин Петрович. Наш разговор только завязался. Второго раза, боюсь, не скоро дождемся. Наверняка имеешь думку пробиться в начальники новые, угадал?
— Не угадал, — сказал Морозов.
В действительности Морозову хотелось стать начальником участка, но он был так устроен, что признаваться в этом ему казалось некорректным. Впрочем, дело было не в одном Бессмертенко. Морозов был далеко не мальчик и понимал, что именно сейчас ему нужно решить, как планировать свое будущее. Прежде его житейские планы складывались романтически. Он хотел стать и шахматным гроссмейстером, и историком, и журналистом, и подводным исследователем; достиг же немногого — первого разряда по шахматам, одной статьи в местной газете и быстро прошедшей славы участника клуба подводных исследований «Ихтиандр». Все это уже отмерло. Осталась у Морозова лишь одна профессия, которая должна была выводить его будущее, — профессия горного инженера.
— Нет, я угадал! — повторил Лебеденко с настойчивостью и лукавством. — Ты лучше Тимохина подойдешь. Тимохин — мужик воловый, ему бы раньше от Бессмертенко смотаться, а теперь он придавленный стариком перезрелый овощ. Скажи честно, Константин Петрович… Ничего, что я на «ты»? Не обижает? Я при всех на «вы», как обычно…
— Не церемонься, — сказал Морозов.
— Чего от тебя ждать? Будешь давить — я не стерплю, уйду. Будешь тоску наводить — тоже уйду… Мне есть куда податься!
— А разве ты незаменимый? — улыбнулся Морозов.
— Незаменимый, — ответил Лебеденко.
— Молодец, Лебеденко. Только у меня мало шансов. Никто мне не позволит переменить здесь порядки.
— Если бы мне было все равно, я бы с тобой не разговаривал, — сказал Лебеденко. — Великая досада, что ты такой непонятливый… Надо, чтобы незаменимым держал себя, тогда свое получишь. Без этого пропадешь, будь ты хоть трижды дипломированный да разумный!
— Значит, ты меня толкаешь вперед? — спросил Морозов.
— Выходит так. А больше некого.
Высокой тревожной нотой завыл вентилятор. Проведенная в верху штрека брезентовая труба надулась, из невидимой пробоины зашипел воздух.
— Готовятся, — кивнул Морозов в сторону проходки.
Проходчики быстро выбирались из тупика. Они шли к Морозову и Лебеденко.
— Сейчас взорвут, — сказал бригадир. — Что-то мы с вами замечтались, пора идти… А неплохо бы вечерком где-нибудь посидеть. А, Петрович? Отметим взаимопонимание.
— В укрытие! — бросил один из прошедших мимо проходчиков.
— Кто не заховался, я не виноват, — ответил Лебеденко словами детской считалки. — Ну как, отметим?
— Можно, — согласился Морозов. — Тебе, видно, хочется наладить контакт с начальством…
— А почему бы и нет?
Они подошли к разрезу лавы, и Морозов, оглянувшись, сказал:
— Но ведь я вряд ли буду начальником…
Он забрался в лаву и полез на четвереньках под уклон. Следом двигался Лебеденко, весело кряхтел, словно хотел как-то пошутить.
Раздался предупреждающий свист взрывника, потом глухо ударил аммоналовый заряд, отозвавшийся толчком почвы.
Морозов остановился, и Лебеденко настиг его.
— Ты проверял вагонетки у проходки? — спросил Константин холодным сухим тоном.
— Что я там забыл? — добродушно оспорил его бригадир.
— Мне кажется, там наш мотор для транспортера.
— Не может быть, Константин Петрович. Это же каким дурнем надо родиться, чтобы его туда загнать!.. — Лебеденко беззлобно выругался и, больше ничего не говоря, повернул обратно.
Морозов через плечо глядел на его ровное быстрое движение; черно-серая крупная фигура бригадира растворялась в сумерках лавы. «Я его понял, — думал Константин. — Жадный, работоспособный, хитрый, настойчивый. И почему-то ему тесно…»
Он пополз дальше и, не останавливаясь возле комбайна и не глядя на Ткаченко, выбрался к откаточному штреку. Здесь как будто ничего не изменилось.
Из люка сыпался уголь. Вокруг Кердоды стояли все рабочие и слушали балагура. Лица были черные, веселые.
— Приезжает со своего хутора в город. Шляпа, фуфайка, нос торчит. Это он сейчас отъелся, а прежде тощий был. В гостиницу устроился. Пожалели, видать. В ресторане заказал полпорции борща и сто граммов. Потом еще полпорции и сто еще. Итого — обед из четырех блюд. За столиком сосед шутит: «А нельзя сразу целую тарелку и двести?» Лебеденко ему укорот дает. Не лезь, мол, дядя, коль не соображаешь: в двух полпорциях всегда борща больше, чем в одной целой.