Когда Петр Григорьевич Морозов женился на Полине Шестаковой, он был счастлив так, как может быть счастлив влюбленный. Другими словами, он был совершенно слеп. Полине едва исполнилось восемнадцать лет. Она была красива — высокий прямой лоб, серо-голубые веселые глаза, чувственный рот; о чем еще мог мечтать одинокий молодой мужчина, работавший в подземном мраке многими часами, а то двумя и тремя сутками подряд? Понятно, он не долго выбирал невесту. Да и не было в разрушенном городе большого выбора: одни невесты еще находились в эвакуации, другие не вернулись из Германии, откуда мало кто вернулся.
Полина была готова принять все взгляды мужа, прислониться к нему и прожить век под его рукой. Ее следовало вести за собой, стать твердым руководителем ее изломанного характера и простой души. Но случилось совсем не так. Петр Григорьевич добровольно уступил жене первенство в семье, как то бывает между мужчиной и женщиной, еще ничем не связанными, кроме любовных отношений.
С его стороны не было никакой борьбы. Он не намеревался управлять семейной машиной и повторял метод, уже испытанный его отцом Григорием Петровичем. Жена стала главной в семье.
Пока шла суровая работа восстановления, он не пытался продолжить учебу в радиоинституте. Он отложил ее до лучших дней. Когда в числе сорока четырех тысяч человек Петра Григорьевича наградили скромной медалью «За восстановление угольных шахт Донбасса», было кем-то подсчитано, что каждый из них работал за одиннадцать человек. Петр Григорьевич получил еще одну награду — орден. Его избрали парторгом шахты. Шахтеры его уважали, но, по-видимому, это было уважение к хорошему стойкому работнику, и не больше.
До рождения сына Петр Григорьевич по-прежнему принадлежал некоему целому, что представляло собой страну, войну и работу. Казалось, он постиг внутренний закон, который давал ему свободу и которому он добровольно подчинялся. В наследственной цепочке, переданной ему отцом, Григорием Петровичем, было бессмертное ощущение этого закона.
Первое воспоминание Константина относится к двухлетнему возрасту: он чем-то болен, болезнь почти миновала, и он сидит в кровати, входит большой человек в темно-синей шинели, кто-то говорит: «Петр приехал!» Еще он помнит вечер на вокзале, проходящие вагоны вызывали ужас… По тому, что было с ним потом, Константин предполагал, что эти смутные черно-белые образы относятся к первой серьезной ссоре матери с отцом, когда она забрала Константина и ушла. В дальнейшем они расходились и сходились часто и всегда страшно для Константина. Самые яркие воспоминания детства — это его мучения, когда он испытывал чувство вины перед родителями. Вот уже сколько лет прошло, а вспоминать больно…
Для матери оказалась непосильной роль хозяйки дома. Ей было одиноко. Отец по вечерам учился в индустриальном институте, она была целый день с малолетним Костей. Петр Григорьевич не замечал, как она уставала. Ее раздражение передавалось ему, оба не разговаривали друг с другом, могли молчать по нескольку дней. Обычно они мирились ночью — и утром радовали сына улыбками и разговором. Они представляли свою семейную жизнь праздничной вечеринкой в складчину, где, попировав, можно наглухо закрыть за собой дверь, не заботясь о том, кто за ней остался. Уходя рано утром на шахту, Петр Григорьевич весь день жил своей работой. Выходных он не имел; если уходил куда-либо в гости, то оставлял телефонный номер, по которому его можно было сразу вызвать. Он искренне считал, что никакой другой жизни быть не может ни для него, ни для жены.
А она, став матерью, видела в муже только любовника. Но в ней быстро проявился практический лукавый ум.
Внешне это была хорошая молодая семья…
Петр Григорьевич определился в горном деле и к радио не вернулся. Как ни странно, именно жена убедила его простым доводом: «Где работать радиоинженеру в Донбассе?» Она хотела, чтобы он стал большим ответственным работником.
Им выделили просторную двухкомнатную квартиру в старом восстановленном четырехэтажном доме. Коридор тянулся от входной двери метров на тридцать, а от него по левую сторону находились все помещения. Зимой Константин катался по коридору на маленьком велосипеде. На кухне стояли большая бесполезная печь и газовая плита. Окна выходили на огороженный высоким забором двор, в котором была кочегарка с черной трубой и по обе стороны — длинные выбеленные сараи. Раньше в них хранили уголь, но теперь они служили как погреба и кладовки. Весной однорукий комендант организовал воскресник, и Петр Григорьевич вместе с другими жильцами сажал клены. Летом во дворе соорудили фонтан с круглым водоемом, в центре которого поставили фигуру мальчика с рыбой в руках. (Сейчас, когда уже нет на свете ни Петра Григорьевича, ни многих других людей, бывших некогда в нынешнем возрасте Константина, клены все крепко стоят на месте посадки и будут, наверное, стоять и после смерти Константина.)