Автозаправочную окружали тополя. Возле колонки с дорогим бензином, седьмой в очереди, стояла великолепная машина Грекова.
А возле колонки с дешевым бензином было пусто. Морозов выключил зажигание и пошел платить.
— Здравствуйте, — сказал он молодой заправщице, — мне тридцать «семьдесят шестого».
Она улыбнулась, обнажив темную расщелинку между верхними зубами, и повернула испачканным пальцем один из белых дисков на панели.
— Двадцать «девяносто третьего», — сказала рядом с Морозовым женщина в темных очках.
Он вернулся к «горбатому», открыл капот, вставил в бак дуло заправочного пистолета и свистнул заправщице. В колонке щелкнуло, в бак полился бензин.
Потом Морозов подошел к Грекову:
— Стоишь?
— Стою.
— А ты говорил…
— Надо ездить на хороших машинах, любить красавиц и жить так, чтоб чувствовать жизнь каждую минуту, — Греков вскинул голову и чуть сморщил свой породистый нос.
— Это я уже где-то слышал, — сказал Морозов. — Слова!
— Ну-ну, я могу денег одолжить, если не хватает. Я не жмот.
Греков взглянул на отъезжающий от колонки автомобиль, поставил одну ногу в салон и повторил:
— Если надо, могу одолжить.
— У нашего машиниста комбайна — силикоз, — сказал Морозов. — Что делать?
— Ищи замену, — легко ответил Греков. — Наверное, ты озабочен филантропией?
— Нет, не озабочен.
Сзади какой-то нетерпеливый водитель длинно загудел.
— Тогда погоди. Кажется, есть вариантик. — Греков сел, отпустил ручной тормоз, «Жигули» сами медленно покатились к колонке.
— Могу устроить твоего парня, — сказал Греков, заправившись. — Есть у меня мастер-жестянщик на станции техобслуживания. Зимой он сбил какого-то мужика и с перепугу спрятался в психбольницу. Знаешь, у этого народа масса связей. Я ему зачем-то понадобился, выручил липовой характеристикой, денег дал… Мне вообще-то хотелось, чтоб его посадили. Но он выкрутился. Ну что? Можно к нему устроить хворого.
— Не знаю… Думаю, не пойдет. На этих станциях — деляга на деляге.
— Пойдет! Они там зашибают дай боже…
— Ну ладно, попробуй, что ли.
— Не буду устраивать, — вдруг сказал Греков. — Противно обращаться к этому мастеру. Он мне, конечно, должен, да ну его к дьяволу!
Морозов пожал плечами. Греков — тоже. Обоим стало неловко.
Каждый сел в свою машину, и Морозов, дав полный газ, с ревом выехал со станции. «Сволочи! — подумал он неизвестно о ком. — Сволочи!» Он не мог бы объяснить, кого он имеет в виду, но только знал, что сам-то он наверняка относится к этим сволочам.
Вера ждала Костю на мостках лодочной станции, на том самом месте, где он оставил ее больше двух часов назад. Она смотрела на меловую гору, на которой солнце клонилось в прозрачную вечернюю дымку. По воде уже протягивалась сияющая огненная полоса.
Вера неподвижно стояла на краю дощатого настила. Что-то спокойное и твердое чувствовалось в ее маленькой фигуре, обращенной к тихой безлюдной дали, откуда некого было ждать. Завтра она должна была уехать из Старобельска. Сегодня они с Костей были вместе весь день, и она знала, что сегодня что-то произойдет. Она не могла знать, что именно, но жила в радостном и жутком ожидании, чего с ней прежде никогда не случалось. И думала она не о себе, не о нем, а о своей любви к нему. Да, она любила этого мальчика… Она любила! «Я уеду, — говорила Вера себе. — Через год я могу его забыть, потому что я не буду его видеть целый год, он станет совсем другим… И я тоже стану другой». Потом она возражала себе: «Пусть мы станем другими, но ведь это не исчезнет!»
Вера испытывала то необыкновенное чувство самоотверженности, которое было одновременно и жалость, и желание пожертвовать Косте всем, что у нее было, и надежда на счастье, которое вместе с тем не было ни одним из этих составных, а было ни на что не похожим.
Мать Веры не любила своего мужа и поэтому не смогла подготовить дочь к неожиданному чувству, вольно или невольно внушив ей лишь настороженность к мужчинам. Впоследствии пример матери не раз обдавал Веру ледяным холодом, и она не могла догадаться, что подавляет ее.
В тот вечер что-то должно было случиться. Костя опаздывал, и она думала, что его опоздание как-то связано с несчастьем его отца. Другой, более простой причины не могло быть, но если бы она и была, то Вера приняла бы ее спокойно. Она чувствовала, что должна ждать, что в этом скрыт какой-то тайный смысл, и ей было хорошо ждать…
Костя шел по мосткам быстрыми шагами. Еще не повернувшись, она узнала его. «Что я ему скажу? — спросила она себя. — Надо сказать все!»