— Мы оставим старого барсука жить в свое удовольствие. — Ковалевский стеганул этим «барсуком» и стал ждать результата.
Он сделал все возможное. Доказательства, одно другого убедительнее, ложились перед Семиволоковым: мнения комиссии, аппарата, народа... правда, с народом вышел прокол, но кто мог знать, что в типографии такой беспорядок? Зато убойный удар устиновского факта!
— Ты не любишь старого барсука, — заметил Семиволоков. — У тебя родители живы?
— Николаева я действительно не люблю. Да и вы не любите. — Ковалевский понял, что сейчас он либо сломит интеллигентскую заумь Семиволокова, либо уйдет, поджавши хвост. — И наша нелюбовь будоражит нашу совесть. Мы чувствуем себя виноватыми.
Семиволоков прищурил один глаз, а второй, круглый, точно сказал «О!».
— Не берусь разгадывать, что у вас в душе, — продолжал Ковалевский. — Есть главный вопрос, на который в конце концов отвечают все. Родители, дети, совесть, небо — это незримые стены каждого человека. И вдруг тупой бетон дела не совмещается с ними. Для решения нужно мужество. Жертвуется не руководитель пенсионного возраста, а что-то в нас самих. Но есть ли иной выход?
Семиволоков придвинулся из своего далека, уперся локтями в стол, и большие тучные пальцы сцепились в замок. «Зачем вас так унижают?» — вспомнил он приписку Николаева на вылизанной рецензии со значительным шагом, которую Павел Игнатьевич прислал ему. Как ни странно, но именно совесть. Ковалевский проник в самый подвал Семиволокова, где втайне от всех хранилось множество вещей: бабушкина полуденка, «сухой» закон первых студенческих отрядов, любовь, черные казахстанские ночи... Пора было кончать.
— Значит, ты предлагаешь назначить его консультантом одного из наших проектов?
— Да, — согласился Тарас. — Это большой почет и прибавка к зарплате.
— Что ж, разумно. — Семиволоков снова откинулся назад и отдалился от Ковалевского.
Тарас встал, собрал свои бумаги и потянулся за письмом.
— Оставь, — кивнул Семиволоков. — Жаль, что ты не можешь быть в списке. Но имей в виду...
Ковалевский хмуро и преданно глядел на него. Первая часть дела закончена. Он не услышал, какое благо ему следует иметь в виду, но не проявил любопытства. Он доверял Семиволокову, как отцу.
Глава тринадцатая
Ночью телефон зазвонил непрерывно и долго. Устинов вырвался из тихого течения типографических строчек. Валентина привстала. Он побежал, схватился за косяк и, развернувшись в темном коридоре, разжал растопыренные пальцы.
Когда вернулся, его лицо было спокойно и чуть улыбалось.
— Ты так скакал! — сказала она.
Он сел к ней на кровать, ссутулился и покачал головой. Ожидая, она смотрела на него, уже догадывалась, но механически удерживала в губах мимику своей шутливой фразы.
Потом Устинов сказал равнодушным голосом, что звонил отец и что мама еще жива.
— Я ведь... — начала было Валентина и горестно вздохнула. — Как мне тебя жалко!
Она села рядом с ним, уперлась лбом в его плечо, но он не шелохнулся.
— Пойдем на кухню, — сказала Валентина.
Она надела халат, взяла с телевизора старые джинсы и положила рядом с мужем.
— Ты лучше спи, — сказал Устинов. — Сейчас позвоню в аэровокзал, а ты спи. У меня в голове не укладывается.
С джинсами в руках он вышел в коридор. Звякнула пряжка ремня. Устинов вернулся, оделся, сказал:
— У нас же нет денег. Завтра займу.
— Я позвоню маме?
— Нет, я займу в Филиале.
— Да, — согласилась она, поняв, что здесь почему-то нужны не дареные деньги.
— Пойду посажу Дашу, — сказал Устинов.
Валентина пошла следом за ним. Девочка спала на боку, согнувшись и обнимая скомканное одеяло. Он потрогал ее ноги, перевернул на спину и, просунув руки под голову и под колени, легко перенес на горшок.
— Даша! — громким шепотом сказала Валентина. — Даша, ну давай!
Девочка сонно улыбнулась и произнесла что-то неразборчивое.
— Что тебе снится? — спросил Устинов.
Даша зевнула. Ее голова покоилась на сгибе его локтя. Включенный в коридоре свет отражался блестящими полосками под неплотно прикрытыми веками.
Устиновы с жалостью и чувством единения глядели на своего ребенка, потом ушли на кухню. Несколько мгновений они еще были тесно связаны. Валентина поставила на плиту чайник, открыла один из шкафов и показала полбутылки коньяку.