— Что обижаться?
Михаил стал читать тетрадку. Валентина домыла посуду, села к столу и следила за лицом мужа.
Зачем они торопятся? Что их так тянет заглянуть в тайну умирающей? Насупленные брови Михаила собрали морщины на твердой переносице, подглазья были тяжело вдавлены. Она подумала об одиночестве своей матери. Лицо жило каким-то трудным дыханием лба и глаз. Валентина не могла ни уйти, ни помочь мужу.
— Тебе мама оставляет все свои украшения, — сказал он.
— Спасибо.
— Она подробно написала: сережки с аметистами, обручальное кольцо, перстенек с монограммой, старинное монисто, коралловые нитки, шуба каракулевая...
— Не надо! Теперь получится, что я буду дежурить из-за украшений. Поэтому Анна так со мной разговаривает?
— Ты как маленькая, — упрекнул Михаил, — Анна считает себя самой несчастной. Больной муж, детей нет, впереди старость. Потому она постоянно вспоминает о долге. Не такая уж она зануда...
В его голосе Валентина услышала нервно натянутую струну.
— Разве сейчас время считаться? — вздохнула она. — Прости. Я только хочу, чтобы маме и тебе было легче. Что она пишет? — И, не желая читать тетрадь, Валентина вошла в ее страницы, укрывшись от самого близкого и самого опасного человека.
«Родные мои! Хорошие! Прожила я с вами много-много и никогда бы вас не бросила, если бы на то была моя воля. Дорогой мой Кирилл, сыночек мой единственный Мишенька, золотая Дашутка, невестушка Валя, дорогие сестрички Аня и Надя со своими мужьями Николаем и Анатолием, светлые мои племянницы Зоя и Наташа! Приготовилась я в долгий путь и ищу вас, чтобы поддержаться.
Посадите на моей могилке дерево. Лучше всего березу.
Тело мое станет листьями, и когда вы придете ко мне на радуницу, я укрою вас зеленой тенью.
Кирилл, не надо мне оркестра. В этих оркестрах есть что-то грубое. Душа еще не успела отлететь, а ее пугают медными трубами. Помнишь, у нас на свадьбе пели песню «Ты моряк, красивый сам собою». Мне очень нравится эта песня. Раньше хоронили с венчальной свечой. Если вам очень захочется оркестр, то лучше спойте эту песню. Но кажется, вы не споете, побоитесь, что вас примут за сумасшедших.
Кирилл, когда ты скакал на коне (зачеркнуто). А еще хорошая есть песня «Каким ты был, таким остался, орел степной, казак лихой».
Аня, если будешь искать Кириллу новую жену, будь осторожна. Надо, чтобы была хозяйственная, умела готовить, не слишком старая и не слишком молодая, Лучше вдова с взрослыми детьми. Но Мишенька не позволит отцу мыкаться. Он заберет его к себе в Москву, так что не надо, Аня, никого искать, голову морочить себе и людям. Мы с Кириллом прожили в любви и согласии. Война разрушила многие семьи, а мы остались вместе...»
Лидия Ивановна создавала легенду своей счастливой жизни. Она просила верить ей, то умоляла, то требовала, но Валентина с облегчением поняла, что тетрадка писалась живым человеком, и искренним, и лукавым.
Валентина бежала по крупно написанным словам, рисующим картину мелового обрыва, шевелящегося под ветром серебристого чебреца... посвистывали суслики, бесхитростно пел жаворонок... волосы малыша пахли теплым шелковистым запахом. Малыш умер в первый год войны. Лидия Ивановна, свекровь и ее дочери уходили с беженцами, но были отрезаны наступавшими немцами и вернулись домой. «Что было — то было, — писала Лидия Ивановна. — Я ходила на станцию собирать уголь. Рожа вымазана сажей. На ногах шахтерские чуни. А Надя не вылазила из погреба, чтобы не угнали. Она рисовала на картоне иконы для продажи. Копировала с фотографии, где я с моим бедным сыночком...» Валентина бежала, останавливалась и снова бежала. Вот уже родился Миша, ее муж. И улыбнулась: «Он обдувался по ночам до восьми лет». Вот Миша сбежал из детского сада. Кирилл Иванович изобрел для шахт лампы дневного света. Разные времена отделялись друг от друга мгновеньями. Лидия Ивановна замечала: «Мы с мужем состарились, заново и навсегда сдружились, а наш сынок далеко от нас. Мы живем друг для друга, точно молоденькая парочка. Все у нас есть, но так пусто в доме без деток».
— Пойдем к ней, — сказал Михаил. Он взял Валентину за руку, сжал.
Она еще не вышла из простого рассказа Лидии Ивановны о счастливой жизни, но опустила голову, легла щекой на его мослаковатый кулак и глядела вверх в его морщинки, прожилки седины, родные Дашины глаза.
Каждый вечер Устиновы приходили в больницу, и Валентина оставалась с Лидией Ивановной. В полночь Устинов возвращался, заглядывал в окно палаты на первом этаже и шел темной аллеей больничного сквера встречать жену. Ни разу мать надолго не задерживала его, почти ничего не говорила. Попросила принести лимон. Он привез. Спросила, где отец. Михаил пришел с отцом. Но когда Кирилл Иванович ушел, она сказала: