— Больше его не приводи. Он очень жалкий.
Глядя на смуглую медсестру, Лидия Ивановна громко окликнула сына:
— Смотри, какие у нее глаза! Я бы тебя на ней женила, если бы ты был холостой.
Палата была неуютная, четырехместная, с серо-голубыми стенами. Ничто не радовало. Наискось от Лидии Ивановны лежала лицом к стене женщина с густыми каштановыми волосами. Она никогда не поворачивалась.
— Выпихнули нас в смертную, — определила Лидия Ивановна.
Устинов с натугой возразил:
— Ну что ты, мама!
— Выпихнули. Иди, Миша. Валя со мной побудет.
Устинов уходил, как будто она отпускала его жить. В закатном свете деревья казались черно-розовыми. В сквере было просторно и прозрачно. Она оставалась там, за чертой, куда он не мог пробиться.
Под кустами, у темных прошлогодних листьев, где уже недоставало света, начиналась легкая синеватая дымка. Пахло холодной сырой землей.
— Что там на дворе? — спросила Лидия Ивановна Валентину.
— Деревья. Дальше улица. По дорожке кто-то идет.
— А весна?
— И весна.
— Ну хорошо.
И, глядя в ясное холодное небо своей родины, Устинов думал, что все в его жизни уже сложилось, и теперь понятно, как он дойдет до ее края. Изо дня в день в него врезалась лямка монотонности, и о многом он мог сказать: это я уже узнал, это уже было со мной. Нынче к нему прибавилась и смерть. Она поднесла к его глазам свое зеркало и велела смотреть. И что он увидел? Красное пятно детской шапки и светло-желтую шубку. Даша шла за руку с дедом вдоль внешней стороны забора. Устинов махнул рукой, окликая их...
— Какой у него получился кабинет? — спросила Лидия Ивановна.
Валентина рассказала и про кабинет, мягкую мебель, бархатные шторы.
— Мне приснилось, что я строила дом, — тихо вымолвила Лидия Ивановна. — Страшный сон. Плотник старый, косматый. Борода у него косая, очи сверлячие. Я не хочу его нанимать, а наняла. Выпил он «заручную» и начал рубить топором от ранней зари до поздней. Как положил первые два венца, я снова поднесла ему водку: выпил «закладочные». Потом поставил весь сруб и говорит: «Подавай «стропильное» угощение». А я не дала. Покачал головой и ушел. Не к добру это.
— Мало ли что приснится! — ответила Валентина.
— А я верю в сны. И молодой верила. Рожай, Валюша, второго ребенка. Привязывай моего сыночка покрепче... Дай мне лимон.
Она пососала ломтик, поджала бескровные сухие губы и недовольно поглядела на невестку.
— Чаю хотите? — спросила Валентина.
— Строить дом — это быть любимой, — сказала Лидия Ивановна. — Вроде не подходит... А видеть дедовский дом — к смерти. Но ведь я строила свой дом!
— Может, это наше новоселье?
— Он скоро поедет в свою Москву. Чего ему тут сидеть? А ты?
— Никто никуда не поедет. Миша отпросился на работе.
— Скоро поедет! — упрямо повторила свекровь. — А тебя заберет?
— Не знаю. Откуда вы это взяли?
— Ну не знаешь, так не знаешь. Давай я тебе рецепты подиктую. Возьми ручку... пиши.
Валентина записывала кулинарные рецепты, зная, что никогда не воспользуется ими. Зачем ей нужно столько борщей: борщ киевский, полтавский, черниговский? Или верещака?
Молчаливая женщина стала редко и глубоко вздыхать. Валентина обернулась. Женщина согнулась под одеялом и вздрагивала. «Вот бы мне ее волосы», — подумала Валентина.
— Я что-то устала, — сказала Лидия Ивановна. — Подремлю. Потом еще подиктуем.
Опа закрыла глаза и сразу заснула. Валентина подошла к женщине.
— Вам плохо? Позвать медсестру?
Желтоватый висок блестел каплями пота. Валентина укрыла ее одеялом со свободной кровати. Потом вышла в коридор и медленно пошла на далекий звук телевизора.
На лестничном пролете разговаривали веселыми голосами худой черноволосый мужчина с костылем и подросток — видимо, его сын. Мужчина посмотрел ей в лицо, затем — на ноги.
Она вернулась в палату. Лидия Ивановна всхрапывала во сне, приоткрыв рот. На внутренней стороне верхней губы влажно чернела кромка запекшейся крови. Валентина постояла у окна, вспомнила быстрый взгляд мужчины, Орлова... Поежилась, как от паутины. Лидия Ивановна была ее единственной защитой.
Устинову, где бы он ни был, улыбалась одна и та же понимающе-кислая улыбка. Когда жена собирала чемодан, она предусмотрительно захватила пять экземпляров его книжки. Он все раздарил, получив взамен сочувственную бессильную улыбку врачей. Рана не заживала, гноилась. Надежд никаких. Перевести в онкологию? На добавочные мучения?
Как будто все они были бессмертными...