— А где сабля? — закричала Даша.
И они ушли.
Тут-то Устинов стал думать: «Нет, все-таки я чего-то достиг и еще достигну новой высоты».
Однако весь беспредельный простор, где шабашник Афоня внимал истории Маленького принца и где наивный мудрец учил счастью Сугоркиных... куда же делся этот простор?
Повышения, должности, рост влияния — пусть все это ради дела, полезного всем, — очертили лишь узкий сектор жизни. Это был путь Тараса Ковалевского.
Но Тарас и десятки других людей, в разные дни владевшие душой Устинова, словно восстали против такого примитивного межевания.
«А где вечный соавтор отца? — подумал Устинов. — Умер Есаулов. Уснул и не проснулся».
Зазвонил телефон. В Москве Ковалевский набрал длинный ряд цифр на телефонном диске, как будто тоже вернулся на родину. После расспросов о состоянии матери он сказал:
— Ты должен прилететь. Семиволоков вздумал сделать Николаева своим замом. Наши дела неожиданно... Кажется, тебе повезло. Завтра ты должен быть у Семиволокова.
— Не смогу, Тарас, — ответил Устинов.
— Ты думаешь только о своем душевном покое. Если не ты возглавишь Филиал, то придет менее подготовленный...
Тарас скорбно и твердо доказал, что Устинов обязан выполнить долг цивилизованного человека — подчиниться законам, пусть не общества, но организации.
— Да, — согласился Михаил. — Но мать...
Он ожидал, что Тарас попытается утвердить первенство своего довода, и знал, что не сможет уступить.
— Я перезвоню вечером, — сказал Тарас. — Ты будешь дома?
Пока Устинов рассчитывал время, Ковалевский добавил:
— Думаю, между нашими позициями нет явного противоречия. Просто тут конфликт европейского порядка с русской душой. Это типично для нас. Но ведь большая организация не в состоянии жить по законам семьи. Согласен? Это азбука...
И Устинов остался на краю обрыва.
Кирилл Иванович гулял с Дашей на детской площадке, держа в руках красный пластмассовый меч. Внучка раскрутила карусель и бежала рядом с ней. Полы расстегнутой шубки отворачивались, цигейка лоснилась на солнце. Кирилл Иванович радостно щурился. Иногда предупреждал:
— Смотри не упади!
Но Даша споткнулась и плюхнулась животом на песок. Она подняла голову, нахмурилась и быстро вскочила на ноги.
Не успел он подойти, как она уже снова крутила карусель.
— Смотри больше не падай!
Даша бросила поручень и с всесильной лукавой улыбкой посмотрела на деда:
— Дедушка, давай подиктуем?
— Что подиктуем? — удивился Кирилл Иванович.
— Ну саблей!
— Пофехтуем?
— Пофехтуем, — согласилась она. — Давай?
Он вытащил меч из ножен, отдал его Даше, а себе оставил ножны, Даша закричала:
— А! Я тебя зарублю! — и кинулась на него, размахивая мечом.
Кирилл Иванович не защищался. Она ткнула его в живот и снова закричала:
— Так нечестно! Ты тоже должен диктовать!
— Фехтовать, — поправил он и стал осторожно размахивать ножнами.
Даша ударила его по костяшкам пальцев. Он крякнул и потер их.
— Тебе больно? — смутилась она.
Кирилл Иванович подхватил ее и прислонился к холодной, румяной, пахнущей дитем щеке.
— Ни капельки не больно, — сказал он и вытер узловатым пальцем углы глаз.
В весеннем небе плыла белая лодка, перевозившая прозрачные облака из одного края в другой. «Ой, на горе огонь горит, а в долине казак лежит», — долетело из далека его памяти. Рудничный механик скакал на карей кобылке-трехлетке по степной дороге, и пахло теплым полем и чебрецом, и навстречу ему во всю небесную ширь — целая жизнь.