Писатель твердо, со свойственными ему максимализмом и категоричностью заявляет: настоящие блатари — не люди, в них не осталось ничего человеческого, все выжжено, искажено воровскими законами. Они — воплощение зла.
«Подземное уголовное царство — мир, где целью ставится жадное удовлетворение низменнейших страстей, где интересы — скотские, хуже скотских, ибо любой зверь испугался б тех поступков, на которые с легкостью идут блатари».
Ни одного снисходительного слова, тем более оправдания не находит В.Шаламов для блатарей. Жертва общества, системы или несчастного стечения обстоятельств? Это не принимается во внимание писателем. Больше того, он говорит о необходимости уничтожения «урок», потому что, по его мнению, исправить их невозможно, зато воровской мир неудержимо притягивает и втягивает в себя слабые души, соблазняет их уголовной «романтикой», мнимой таинственностью, разгульностью и вседозволенностью.
Мироподобие лагеря выражалось и в том, что не только какие-нибудь крупные начальники вроде Жукова, Гаранина, Павлова приносили сюда «вывернутое дно своей души», но и те, кто стоял у самого кормила верховной власти. В сущности, Сталин и клика его соратников были такими же «паханами», как какой-нибудь Миша Булычев, только их нравственная вседозволенность обретала иные масштабы, распространялась на всю страну, направляла государственную машину уничтожения.
Приговор рабскому труду
Анализируя изображение лагеря в прозе В.Шаламова, нельзя не выделить еще одну его важнейшую грань, которую всячески старался подчеркнуть писатель. Этой гранью лагерь опять же тесно смыкался с «миром» — так же лицемерно, бесчестно и кроваво.
Из рассказа в рассказ писатель поминает, что над воротами почти каждого лагеря бывал вывешен знаменитый сталинский лозунг — «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести в геройства».
Но что это был на самом деле за труд?
Еще Достоевский в «Записках из Мертвого дома» писал, что тягость и каторжность работы арестанта — не столько в трудности и беспрерывности ее, сколько в том, что она — принужденная, обязательная, из-под палки.
Именно такой, принудительный, подневольный, рабский по сути своей труд Шаламов ненавидел до глубины души.
Кажется, можно увидеть своего рода поэзию в том, как описывает Шаламов в рассказе «Артист лопаты» работу своего героя Криста, его «забойную симфонию». Крист поистине мастер этого дела — как старательно и искусно подгоняет он под себя лопату, как визжит загоняемая в грунт сталь штыка, как сползает с него камень и падает на дно тачки. Так слаженно, ловко, артистично, почти красиво у Криста выходит, что впору залюбоваться.
Однако за этим артистизмом — только инстинкт выживания, инстинкт самосохранения. Силы у Криста все равно нет, нормы ему не выработать.
Да и что это за норма! С педантичной точностью писатель приводит цифры. Согласно «Запискам Марии Волконской», норма для декабристов в Нерчинске была три пуда руды, для каторжан же советского призыва — примерно восемьсот пудов. Разница — впечатляющая!
Эту норму зека заставляли выдавать всеми правдами и неправдами, а тем, кто не в силах был справиться, грозил голод, побои других членов бригады, недовольных, что из-за какого-то доходяги они не могут дать процент, обвинение в саботаже, новый срок, а то и расстрел.
Труд становится для заключенного мукой, физической и душевной. Он внушает ему только страх и ненависть. Освобождение от труда — любыми путями в средствами, вплоть до членовредительства — становится самой желанной целью, так как сулит избавление от непомерных страданий, от гибели.
«Колымские рассказы» — обличение, гневное до прямой ярости, выплескивающейся на страницы, и отрицание лагерного рабского труда, ставящего все нравственные ценности с ног на голову.
Рабский труд формировал и рабью психологию. Он не мог быть честным. Как говорит один из героев рассказа «Сухим пайком», «к честному труду в лагере призывают подлецы и те, которые нас бьют, калечат, съедают нашу пищу и заставляют работать живые скелеты — до самой смерти. Это выгодно им — этот „честный“ труд. Они верят в его возможность еще меньше, чем мы».
В 1962 году в журнале «Новый мир» была опубликована повесть «Один день Ивана Денисовича» тогда еще малоизвестного А.Солженицына, сразу сделавшая его знаменитым: в ней была правда о лагерях, до тех пор лишь микроскопическими дозами проникавшая на страницы печати.
Привлекал и ее герой — по-крестьянски терпеливый, непривередливый, трудолюбивый, не гнушающийся никакой работы. В ней Иван Денисович находил успокоение, не отлынивая и не ища местечка потеплее.