и немилосердно осмеивая бессовестных взяточников, самодоволь¬
ных скоробогачей и жадных выжиг.
Каратыгин и Мартынов — две крайние противоположности не
только сценического, но и житейского, нравственного, граждан¬
ского поведения актера. В этом смысле стоит вспомнить два
театральных анекдота, которые в свое время имели широкое хож¬
дение и так разительно точно рисуют два человеческих и актер¬
ских облика.
Рассказывали, будто зашел однажды за кулисы театра царь
Николай в сопровождении своего адъютанта князя Меншикова.
Попался им навстречу Каратыгин. Вытянулся как положено, по¬
клонился.
— Послушай, Каратыгин, — сказал царь. — Говорят, ты хо¬
рошо представляешь лица. Изобрази-ка ме#ш.
— Не смею.
— Я приказываю.
— Приказания вашего императорского величества исполня¬
ются неукоснительно, — по-гвардейски отчеканил Каратыгин.
Тут же встал в соответствующую позу, вскинул голову,
глаза его стали оловянными. И голосом царя, небрежно, через
плечо бросил Меншикову:
— Послушай, князь, пошли-ка актеришке Каратыгину кор¬
зину шампанского.
Довольный, засмеялся царь. И изрек:
— Быть посему.
Наутро из дворца была доставлена на дом Каратыгину кор¬
зина шампанского. Слуга царев вознагражден за искусство и
остроумие!
А про Мартынова нечто совсем в другом роде.
Приезжал к нему некий крупный чиновник, будто бы неза¬
служенно обвиненный во взяточничестве и служебных злоупо¬
треблениях. Просил «изобразить его лицо на театре» так, чтоб
узнали, «вошли в положение». Мартынов знал «его дело» и зло
посмеялся над тем чиновником: представил его в очередном во¬
девиле так похоже, что узнали... Беды было — не обобраться ти¬
тулованному просителю!
История эта по-своему изложена Н. С. Лесковым в «буколи¬
ческой повести на исторической канве» («Совместители»).
Отменно ясное свидетельство о гражданских понятиях, ко¬
торые сказались даже в шутке.
Да, если бы кому-нибудь пришло в голову увековечить фи¬
гуры этих людей в живописи, художников можно было бы опре¬
делить совершенно безошибочно: Каратыгина должен был бы на¬
писать Карл Брюллов, а Мартынова, конечно же, Павел Федо¬
тов.
Применительно к Мартынову пошло в ход новое определение
актерского успеха. Поначалу оно было только устным, употреб¬
лялось в разговорах. Спустя годы — замелькало в печати. При¬
шлось оно кстати своим дерзким вторым смыслом: «успех в вер¬
хах»! Были те «верхи» райком, галеркой... Мартынов имел успех
в верхах.
Он был первым из актеров Александрийского театра, о кото¬
ром говорили запросто — гениален!
«В умении быть и комиком и драматиком и заключается ге¬
ниальность Мартынова», — писал Белинский.
Иван Панаев в «Современнике» (1856, кн. 4):
«Мартынов — гениальный артист, глубокий художник, тво¬
рец».
И Тургенев (в предисловии к первому изданию своих дра¬
матических произведений) :
«Гениальный Мартынов удостоил играть в четырех из этих
пьес».
Неотступная в своих взглядах на искусство и литературу ре¬
дакция журнала «Современник» и его авторы устроили торжест¬
венный обед в честь Мартынова. Это было 10 марта 1859 года.
Пришли величать любимого актера его верные почитатели — Тур¬
генев, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Толстой, Чернышевский, Доб¬
ролюбов, Островский, Шевченко, Гончаров, Григорович, Писем¬
ский, Курочкин, Панаев, Дружинин... Увенчали его лавровым
венком Тургенев и Салтыков, ленты венка с поздравительными
надпиоями поддерживали Толстой и Гончаров. Славную привет¬
ственную речь сказал Островский. И в речи этой были такие
слова:
«...Самую большую благодарность должны принести вам мы,
авторы нового направления в нашей литературе, за то, что вы по¬
могаете нам отстаивать самостоятельность русской сцены».
Неодолимая судьба не дала Мартынову долгой жизни. Но и
короткий срок его сценической деятельности — важная веха в ис¬
тории Александрийского театра, росстань на художественных пе¬