репутьях, после чего актерское искусство пошло новой дорогой:
к человечевкой правде, естественности и, насколько это было воз¬
можно, к народной жизни.
Только рядом с Мартыновым мог обрести силу прозорливый
талант Юлии Николаевны Линской. Начинала она с Каратыги¬
ным — и ничего не добилась. Повернулась к Мартынову — и обна¬
ружила пристрастие к истине. Властные купчихи, лицемерные ме¬
щанки, провтодушные стряпухи, ловкие свахи, всеведущие сплет¬
ницы, умученные вседневной кручиной крестьянки — вот ее ге¬
роини.
Взамен Мартынова был приглашен на его роли П. В. Василь¬
ев — актер того же настроя. Повторял те же роли, играл и новые,
те, что не достались Мартынову. Все в духе Мартынова, но не в
той силе. Дерзнул однажды показать царя Ивана Грозного в тра¬
гедии А. К. Толстого человеком дурного и мелкого нрава, вздор¬
ным властелином всея Руси и подвластным собственной неуемной
прихоти. Царский двор не гневался: Грозный —не Романов, бог
с ним! А театральная братия пошла упражняться в остротах: на¬
зывали того Ивана и грязным, и грузным, но не признавали гроз¬
ным. Не хватало, вишь, венценосного великолепия.
Сыграл того же Грозного другой актер — В. В. Самойлов, в
резком внешнем рисунке, почему-то в гриме французского короля,
с нерусской высокой прической хохолком и с изящной эспаньол¬
кой вместо бороды клинышком; скорого на слово и дело, крутого,
колючего. Однако ж не человека смертного, а и впрямь божьего
помазанника. И одобрили его столичные театралы: как ни скажи,
а царь!
Василий Васильевич Самойлов — приметная фигура в истории
Александрийского театра тех времен. Великий был умелец в сце¬
ническом ремесле, изощренный, рассудочный, холодный, расчет¬
ливый мастер театрального искусства. Представлял ярко, броско,
с нажимом, с явным прицелом. Настойчиво, упрямо, накрепко дер¬
жался прямолинейного взгляда на образ, однобокого, предвзятого.
Долгие годы шли споры вокруг его Кречинского (в комедии А. В.
Сухово-Кобылина), которого Самойлов играл, старательно и на¬
сильно припадая на польский выговор, подчеркивая «шляхетское»
произношение. Изображение отъявленного плутодела «инород¬
цем», «полячишкой» после варшавских беспорядков имело свой
особый, недобрый помысел.
Хлынул в те годы на сцену Александрийского театра водопад
«современных» пьес. То были драматургические поделки на злобу
дня. Да не на большую общественно весомую злобу, а по следам
громких судебных дел — о многотысячных денежных кражах,
бракоразводных дрязгах, скандальных разделах богатых на¬
следств, стыдных семейных раздорах... И тут, на этом театраль¬
ном ристалище, блистал Самойлов. Изображал лица с толстым
намеком, портретным сходством, верным расчетом на узнавание.
Так большое искусство актера (и театра) унижалось на потребу
и потеху площадных ротозеев.
Даже Островскому, чьи драмы и комедии пробили было себе
дорогу на Александрийскую сцену, оставалось завидовать бойким
скорнякам — В. А. Дьяченке, И. В. Шпажинскому, В. А. Кры¬
лову. Их мелкий поделочный товар выставлялся на сцену чаще
и в более привлекательной театральной упаковке. «Бесприданни¬
цу» вытесняла проворная «Майорша» Шпажинского.
«Что делать, учусь, учусь, и никак не выучусь писать таких
пьес, как «Майорша», — жаловался Островский.
Не* только постоянных хозяев лож и зрителей первых рядов
партера, но и директора театра И. А. Всеволожского воротило от
поддевок и нечесанных бород на сцене. В дни, когда шли пьесы
Островского, он и не заходил в зал, спрашивал у своего секре¬
таря:
— Ну что там, пахнет щами?
И секретарь угодливо докладывал:
— Не пахнет, ваше превосходительство, воняет!
А позже молодой Чехов, автор пока еще одной пьесы —
«Иванова», — сердито острил:
— Надо в Крыловы поступить... Писать надо пьесы скверно
и нагло. *
Для такого тона были и особые основания. В литературе о