Тут раздавался стук в дверь.
— Стучится, верно, это он идет.
И дальше еще одна отсебятина (слов этих нет в тексте пьесы):
— Пойти открыть, что ли...
Говорил так, а поступал наоборот: ложился, вернее — валился
на кровать.
Осип должен встать (у Гоголя — «поспешно схватывается с
постели»), открыть Хлестакову дверь, принять у него фуражку и
тросточку. Варламов этого не делал, вставал только после того,
как Хлестаков уже вошел.
— А, опять валялся на кровати?
И ответил — без тени смущения, переводя взгляд с Хлестакова
на измятую постель, с которой только что встал:
— Да зачем же бы мне валяться? Не видал я разве кровати,
что ли?
Гоголь пишет об Осипе, что он «в разговоре с барином при¬
нимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выраже¬
ние». У Варламова не было ни суровости, ни грубости. Пренебре¬
жение барином, презрительное равнодушие. Ни в грош не ста¬
вил его. И не служил ему, а жил при нем.
Этот тон взят с самого начала и выдержан до конца спектак¬
ля. Вот Осип уже в доме Городничего: спрашивает, что можно
бы поесть?
Мишка. Простого блюда вы не будете кушать, а вот как барин ваш
сядет за стол, так и вам того же кушанья отпустят.
Осип. Ну, а простого-то, что у вас есть?
Мишка. Щи, каша да пироги.
Осип. Давай их, щи, кашу и пироги!
Кажется, нет ничего смешного в самих этих словах.
«Варламов же, изобразив на лице предвкушение предстоящего
удовольствия, представляя не просто голодного человека, а чело¬
века с прожорливостью, соответствующей этой огромной фигуре
в длинном сюртуке, с заросшей каким-то чертополохом головой,
произносил «Давай их, щи, кашу и пироги...» на вдохе, втягивая
в себя воздух. Это всегда вызывало в зале неудержимый смех.
Интересен уход Варламова в среднюю дверь сцены, когда слу¬
га Городничего приглашает его полакомиться щами и кашей.
Взглянув па слугу сверху вниз, как на ничтожество, пресмыкаю¬
щееся, Варламов, выпрямившись во весь свой громадный рост,
выпячивал грудь и, заложив за спину руки, ладонь в ладонь, по¬
шевеливал большими пальцами. Далее он на минуту останавли¬
вался, а затем, закинув голову назад, важной поступыо, как
победитель, уходил. Этот уход Варламова всегда сопровождался
аплодисментами...»
Так описывала эту маленькую сценку артистка Н. Л. Тирас¬
польская — участница спектакля «Ревизор».
Тут уж не только Хлестаков, но и Осип изображает важного
барина.
Разморенный ленью, сытым и сонным покоем в доме Город¬
ничего, оживлялся только в конце четвертого действия, когда ну¬
жно было удирать от греха подальше, как, бывало, давал стрекача
от извозчика петербургскими проходными дворами.
И понятно, откуда бралась такая прыть: спасаться! Не о гос¬
подине своем пекся варламовский Осип — о себе.
Никто из русских художников не рисовал портретов действую¬
щих лиц «Ревизора» вернее Петра Михайловича Боклевского.
А Осип у Боклевского — долговязый, худущий, мрачный челове¬
чина с насупленными жесткими бровями и уныло висящими уса¬
ми. Словно бы «дядька» из служилых солдат, приставленный
Хлестаковым-отцом к своему непутевому сыну.
Кажется, один только Н. К. Черкасов взял этот внешний ри¬
сунок образа, играя Осипа в постановке «Ревизора» 1951 года на
тех же подмостках, где некогда выступал Варламов. Был очень
хорош черкасовский Осип, очень верен Гоголю и Боклевскому.
Злой от голода и смешной в попытках поучать необыкновенно
легкомысленного барина своего, Черкасов, пожалуй, был единст¬
венным Осипом, который ничего не взял у Варламова. Все дру¬
гие исполнители этой роли, на протяжении нескольких десятиле¬
тий, так или иначе пользовались варламовскими находками и
опытом. Повторяли, подражали, утвердили варламовское толко¬
вание образа Осипа.
Так, по-варламовски сыграл Осипа уже в наше время А. Н.