«...Почему г. Самойлов находит, что поляк скорее русского мо¬
жет быть шулером? Что за угловатый патриотизм такой? Смею
уверить г. Самойлова, что без этого неуместного и вовсе ненужно¬
го полякования Кречинский в его исполнении был бы очень хо¬
рош, даже еще лучше».
В конце концов к этому пришел и Сухово-Кобылин. Через не¬
сколько лет после письма Самойлову он замечает в своем днев¬
нике, что подобным толкованием актер «отнимает у себя свободу
и ширь драматического исполнения», что Кречинский делается
«слаб и мал». А спустя много лет признается, что «мучился» на
спектаклях Александрийского театра, что Кречинский «говорил
не то, что написано у автора».
В своем увлечении Самойлов уже совсем распоясался: в ми¬
нуты волнения его Кречинский уже заговаривал чисто по-польски,
а ломаную русскую речь приправлял всякими восклицания¬
ми — «матка боска», «пся крев»... Разваливалась пьеса. «Санкт-
Петербургские ведомости» уже объявили «вероотступником» Му¬
ромского. Спрашивали: в какой церкви должно состояться брако¬
сочетание его дочери — в православной, католической? Что за
отец этот Муромский? Таких не бывает! Все это выдумки
г. Сухово-Кобылина!
И, как нередко случалось в Александрийском театре, настоя¬
щая удача пришла при второй постановке пьесы. Так было и на
этот раз — со «Свадьбой Кречинского». В 1880 году спектакль ис¬
полнялся в совершенно новом составе: Кречинского играл
И. П. Киселевский, Расплюева — В. Н. Давыдов, Муромского —
П. М. Свободин. Еще более окреп и вырос спектакль, когда роль
Кречинского перешла В. П. Далматову, а Муромского — Варла¬
мову.
И в этом составе исполнителей главных ролей — Далматов,
Давыдов, Варламов — «Свадьба Кречинского» шла долгие годы
и стала сценической классикой.
«Едва ли, — пишет Ю. М. Юрьев (в своих «Записках»), — эта
комедия Сухово-Кобылина когда-нибудь исполнялась с большим
совершенством, чем тогда на сцене Александринского театра».
Роль Муромского сильно проигрывает рядом с первыми в пье¬
се — Кречинским и Расплюевым. Эти — ярче, заряжены подлин¬
ным сатирическим запалом.
«Но Варламов силою своего таланта сумел и этой мало благо¬
дарной роли придать значительность отнюдь не меньшую, и
наряду с такими исключительными создателями Кречинского
и Расплюева, как Далматов и Давыдов, стать в центре внимания
зрителей, успешно соревнуясь с первоклассными своими партне¬
рами». Так пишет Ю. М. Юрьев, который видел спектакль не
один раз.
Легче всего и проще представить себе Петра Константиновича
Муромского тщедушным старичком небольшого росточка, смир¬
ным, хлопотливым и доверчивым, беспомощным.
А как же Варламов, — огромный, осанистый, внушительного
вида мужчина? Такого вроде бы не объедешь на кривой.
Яростный политический боец, автор сокрушительной силы
памфлетов, неугомонный, могучий Джонатан Свифт — написал
однажды другу своему, что совсем опутали, запутали его, что те¬
перь он — «беспомощен как слон».
Где было знать Варламову это великолепное образное выра¬
жение английского сатирика? Но играл он Муромского так, что
лучше и не скажешь: был его Муромский беспомощен как слон.
Одно дело, если опутан маленький и неказистый, иное — этакий
исполин! Не жалость слезливую вызывает, а возмущение, негодо¬
вание. Цена другая!
Седые — белым-белые — гладко причесанные на косой пробор
мягкие волосы. Лицо, чисто выбритое, кажется молодым — без
морщин, добродушно улыбчивое. Широкий, с большим запахом,
малиновый, усадебного покроя домашний халат. Это — в первой
картине. Потом — строгая черная пара с безукоризненно белой
сорочкой.
Богатый помещик. Но не белоручка. Рачительный хозяин и
сам работник. Здесь, в Москве, на светских балах и приемах ему
неуютно. Его место — на пашне, в конном дворе, в хлеве, на гум¬
не. Там — он дома. С презрением говорит о столичных бездель¬
никах, бальных шаркунах, пустомелях, «побродягах всесветных».