счастливой по судьбе «Свадьбы Кречинского». И особо преду¬
преждал в обращении «К публике», что новая драма его «не
есть, как некогда говорилось, Плод Досуга, ниже, как ныне
делается, Поделка литературного Ремесла, а есть пол¬
ной действительности сущее из самой реальнейшей жизни
с кровью вырванное дело». Хотел он показать, как чудовищное
беззаконие «совершается под сению и тению дремучего леса за¬
конов, помощью и средством капканов, волчьих ям и удилищ
правосудия, расставляемых по полю деятельности человеческой».
И заранее выражал полное понимание того, как отнесутся к его
драме критики с «казенным аршином и клейменными весами».
Двадцать лет потребовалось на то, чтобы прошибить каменную
стену цензуры. Но и пьеса вышла из этих сшибок крепко помя¬
тая. Строчка вымарана тут, словечко — там, глядишь — и не гово¬
рится о законе, что он «старый шут, расшитый по швам, разря¬
женный в ленты и повесивший себе на шею Иудин кошель»; и
про чиновничий род, что это «гадина, которая в петербургском
болоте водится»; и про честных людей—«разве мало их гниет
но острогам, изнывает по судам»... Даже окрестили пьесу по-но¬
вому: «Отжившее время!» Было, мол, дело в пору, давно отошед¬
шую в прошлое.
В первых газетных отзывах на спектакль благонамеренные
театральные критики с казенным аршином и клейменными ве¬
сами так и писали: «Автор в данном случае употребил всю силу
своего таланта на борьбу с призраками зол минувших» (Е. Львов
в «Московских ведомостях»); «при теперешних судебных уста¬
новлениях подобного рода «дела» немыслимы» (В. Буренин в
«Новом времени»).
Знакомый напев: пореформенная Россия — рай небесный!
А зрители-то отчетливо понимали, что пьеса метит в день
сегодняшний, в эту пореформенную... И что не отжито время
дикого судебного произвола и чиновничьего вымогательства, хоть
трижды назови «Дело», живое и вопиющее, «Отжившим време¬
нем». Каждый раз гремел зрительный зал рукоплесканиями, от¬
зываясь на слова Муромского:
— Разбой!.. Здесь грабят... Я вслух говорю — грабят!.. Тут
все одна шайка...
Поистине «правда пошла горлом вместе с кровью и дыханием».
Не остыл Сухово-Кобылин к драме, написанной в 1861 году,
и через двадцать лет. И когда в 1881-м наконец было получено
разрешение на ее постановку, взялся за дело горячо. Находя, что
нет в труппе Малого театра актера на роль Тарелкина, настоял
на приглашении В. Н, Андреева-Бурлака из провинции. Ходил
на репетиции в театр, как на службу, подолгу толковал с актерами,
читал за них роли. И, говорят, читал как нельзя лучше.
Спектакль прошел очень хорошо. Был безупречно верен
И. В. Самарин в роли Муромского, некогда «изваянной резцом
покойного М. С. Щепкина» (в «Свадьбе Кречинского»). Писавшие
о спектакле (среди них и В. И. Немирович-Данченко) менее всего
были удовлетворены О. А. Правдиным в роли Варравина: испол¬
нение его «являлось не в форме живого создания лица, а в услов¬
ной форме, напоминающей об актере и роли, которую он играет».
И когда через три месяца после первого представления драмы
в Малом театре начались переговоры с Александринским о ее
постановке, Сухово-Кобылин сразу наметил несколько неожидан¬
ное распределение ролей:
«Муромский — Давыдов
Варравин — Варламов».
Варравин — Варламов? Но Варламовым уже была сделана роль
Муромского. И сделана отлично! Он как бы сросся с этим обра¬
зом. А Варравин?..
Варламов, который снискал славу комика, назначается на роль
свирепого и искусного мастера «капканной взятки» («она берется
до истощения, догола!»), изощренного лихоимства, — олицетворе¬
ние чиновного величия и нравственной низости, человека без со¬
вести, стыда и жалости! И откровенного, оголтело убежденного
в праве и силе «вершить несказанное»:
— Ведь я тихой смертью изведу, знаете!
— Ведь я из бренного-то тела таким инструментом душу вы¬
ну, что и не скрипнет... Понимаете?
Угадать в Варламове, в этом благодушном толстяке, смешном