с Живокини, находили что-то однородное в свойстве их дарований.
Даже Станиславский, который видел на сцене и того, и другого.
Но и это сближение мало что объясняет. Добро бы имелось тол¬
ковое исследование творчества Василия Игнатьевича Живокини!
Тогда, поставив рядом два имени, можно было бы понять и объ¬
яснить — что Варламов?
На этот нелегкий вопрос попытался ответить и Ю. М. Юрьев.
Обстоятельно описав «Свадьбу Кречинского» в Александрийском
театре и сцену Муромского с Расплюевым, он восклицает:
«Вся эта сцена как Варламовым, так и Давыдовым велась
с таким изящным комизмом и с таким внутренним юмором, что
оставалось удивляться, какими средствами они этого достигали.
Мне скажут — талантом!
Ну да, разумеется, талантом, и прежде всего талантом. Но
одного таланта тут мало. Нужно и изощренное мастерство, тон¬
кость отделки... Ведь тут налицо высокохудожественная ювелир¬
ная ценность. Нужна изощренная сценическая техника, точность,
мера, вкус и определенное звучание. Ну, Давыдову и карты
в руки — это его сфера, но о Варламове привыкли думать иначе,
так откуда же у него сие? Один ответ: не только талант, но и ге¬
ний! В данном случае его посетил гений»...
Сказано, кажется, уж куда красиво: посетил гений! И ведь
правильно, посетил! И не раз посещал... А как понять и растолко¬
вать тайну этих доброхотных посещений гения?
Но, может статься, еще рано судить об этом. Творческий вклад
Варламова в театральное искусство рассмотрен еще не весь.
Впереди — новые и новые роли.
VIII
«...я его мало знаю».
Это — А. Н. Островский о молодом Варламове.
Великий драматург был очень внимателен, строг и придирчив
к актерам. В его дневниках, письмах, записках сохранилось мно¬
жество то кратких, то обстоятельных характеристик современных
ему артистов московских и петербургских театров. Довольно метко
и весомо, например, о Садовских, Никулиной-Косицкой, Савиной,
Стрепетовой, Федотовой, Сазонове, Давыдове... Только о Варла¬
мове всего три-четыре скупых строчки (в Записке по поводу
проекта «Правил о премиях императорских театров за драматиче¬
ские произведения»):
«Надо бы сказать кой-что и о Варламове, так как он принад¬
лежит к любимцам публики, но я его мало знаю. Знаю только,
что он —комик без серьезного комизма и любит играть «на вызов».
Писаны эти строчки в 1884 году.
«Надо бы сказать»... Стало быть, уже тогда никак нельзя было
обойти Варламова мертвым молчанием. Уже тогда был признан¬
ным «любимцем публики». То, что нет в нем «серьезного комизма»,
сказано вернее всего оттого, что видел он Варламова первым де¬
лом в шустрых водевилях, в которые серьезный комизм и не за¬
глядывал. Не мог же так — после Осипа, Яичницы, Шпуньдика...
А в своих пьесах видел дважды или трижды: в небольшой
роли Чугунова («Волки и овцы»), Грознова («Правда хорошо,
а счастье лучше») и уж совсем незначительного Лохотина («Кра¬
савец мужчина»).
И то сказать, — Островский завел себе привычку не смотреть,
а слушать свои пьесы. Усаживался в кулисах спиною к сцене
и слушал. Хорошо знал, человек театра: увлечется игрой актеров
и не заметит, кто там переврал или хоть чуточку переиначил
писаный текст. Не глядя на сцену, точнее можно было уловить
малейшую актерскую ошибку или отсебятину. Терпеть не мог
ничего такого. А известно было, что Варламов грешил и тем, и
другим. И пошли слухи, якобы Островский намеренно не зани¬
мает Варламова при постановке своих пьес. П. П. Гнедич так
прямо и пишет:
«Он обегал Варламова».
Обегал?
Но «Волки и овцы» и «Правда хорошо, а счастье лучше»
были поставлены в бенефисы близкого друга Островского, артиста
Ф. А. Бурдина, который, конечно же, не смел распределять ролей
без согласия автора. Да и рассказывали про «Правда хорошо,
а счастье лучше», что после спектакля Островский сказал в ди¬
рекции театра:
— Грознова он играет хорошо. Это не совсем мой Грознов,