нут... играть роли суфлеров.
Так, даже слабость памяти Варламова пошла на пользу по¬
становочному замыслу режиссера, подсказала еще один весьма
занятный ход.
Варламов был счастлив и без конца благодарил Головина.
— А то этакую уймищу выучить... Уж не молоденький я!
На этом, однако, не кончились его разногласия с Мейерхоль¬
дом.
— Пускаться во французскую присядку? Не стану! Мой Сга-
нарель не дворянин, не какой-нибудь придворный кавалер, а
крестьянин, мужик... Нечестивого барина своего все норовит об¬
разумить. Других кровей человек. И играть надо его по-другому.
И выпевать роль отказывался наотрез. «Возникло опасение,
что он никак не сольется со стилем всего антуража и со всей
установкой спектакля», — пишет Ю. М. Юрьев, который испол¬
нял роль Дон Жуана.
«В сущности, я лично добивался обратного, как раз вразрез
с Варламовым. Я стремился, чтобы точно установленные движе¬
ния и весь мой тон речи тонко сочетался с фоном гобеленов, на
котором развертывалось само событие. Акварельными красками
или, лучше сказать, гравюрными штрихами я пытался рисовать
образ Дон Жуана. Старался достигать изящества, мягкости как
в движениях, так и в произношении отдельных монологов и в
ведении диалога. Быстрая, стремительная речь, почти без повы¬
шения тона. Все внимание было устремлено на смены темпа и
быстрое, смелое переключение с одного ритма на другой...
Ясно, что такая моя установка шла вразрез с варламовской,
и я недоумевал: как же быть? Как слить воедино, как спеться
с моим основным партнером? Как вести с ним многочисленные
диалоги?!
И вот, наконец, на одной из репетиций я почувствовал, что
на контрасте построенные наши диалоги, в силу различия харак¬
теров наших образов и происхождения каждого из них, могут
даже выиграть — и с помощью известного такта нисколько не бу¬
дут мешать общему ансамблю».
Не удивительно ли, что Юрьев, образованный артист и знаю¬
щий человек, пришел к этой мысли не сразу и не без труда,
а Варламов сообразил с маху: и про обусловленность образов
«происхождением каждого», и плодотворность столкновения двух
различных манер сценического поведения даже в этом насквозь
стилизованном спектакле? Понял, что Сганарель должен быть
другим и, играя его по-другому, может оказаться в спектакле
своим, не внесет неладной разноголосицы.
Понял это и Мейерхольд. Еще в ходе репетиций, рассказывает
В. А. Теляковский, он заявил:
— Надо Варламова предоставить самому себе: он сделает
по-своему, но хорошо, и нечего беспокоиться.
«Вот его первое появление в Сганареле, в сопровождении
Гусмана — конюшего доньи Эльвиры. Из глубины сцены в не¬
обычайно красочном, живописном и характерном полосатом ко¬
стюме, украшенном лентами, прямо на публику, подходя вплот¬
ную к ней, к самому краю выдвинутого вперед просцениума,—
с открытым, добродушным, необыкновенно веселым лицом идет
Варламов, еще не произнося ни одного слова, и только своим ви¬
дом вносит такое оживление, что как будто настал праздник и
все кругом осветилось ярким светом. Такова сила его таланта».
(Из «Записок» Ю. М. Юрьева.)
Спектакль начинается с рассказа Сганареля о своем барине.
— Между нами говоря, — Варламов обращается не так к Гус¬
ману, как к зрителям, — мой господин Дон Жуан — такой злодей,
каких свет не видал, чудовище, сатана, пес паршивый, турок,
проклятый еретик, который не верит ни в небо, ни во что святое,
живет как последняя свинья, скотина, не знающая христианских
законов и священного писания...
И все это так горячо, что еще непонятно, осуждает Сганарель
своего господина или хвастает его беспримерными качествами.
Слова вроде бы бранные, а Варламов весело улыбается.