Вот. Вот, в том и загвоздка. Уйти надо так, чтобы не было потом мучительно больно и тревожно за эту шелупонь.
Ну а если препятствовать попробуют, если серьёзно остановить захотят, то… Ничего не поделаешь, значит. Значит, судьба у них такая. Но число жертв Пастырь постарается, как выразился мясник, минимизировать. Бить будет только самых отъявленных и отчаянных. И только в крайнем случае, если совсем уж подопрёт. По ногам будет бить, по рукам. Одиночными. Доктор у них есть — вы́ходит.
Хотя, мясника, по-хорошему, тоже надо вытаскивать отсюда. Или убивать гада.
Снова протопали за дверью шаги. Послышался приглушённый разговор. Потом смех. Девичий.
Девчонки… Бог даст, хоть они-то не станут ни во что вмешиваться, цыпухи. Хотя… если такая, как Стрекоза, так уж лучше, может, пацаны тогда. Резвая девчонка, хладнокровная.
Интересно, на что её осудили. Какие у них тут вообще штрафы предусмотрены.
Лязгнула задвижка. Дверь приоткрылась. Ослепил на мгновение луч фонаря. Просунулась в створ девчоночья коротко стриженая голова.
Стрекоза! Легка на помине.
— Привет, дядь! — сказала она как вчера, задорно улыбаясь.
А чего это она?..
— Привет, — ухмыльнулся Пастырь, завозился на матраце.
— Да ты сиди, сиди, — заторопилась девчонка, подумав, наверное, что он решил двинуть на выход. — Я так…
Она погасила фонарь, пошире открыла дверь.
— А чего это ты тут? — поинтересовался варнак.
— В наряде, — поморщилась она. — За тебя.
— У-у, — промычал Пастырь. — Ну извини.
— «Спасибо» хоть бы сказал. Что не застрелила.
— Спасибо.
— Ага… Живи на здоровье.
— Что там про меня слыхать?
— Да ничего, — пожала она плечами. — Тебя ж приговорили уже, чего ещё.
— Ну да, действительно… И как это у вас обычно… происходит? Ну, это…
— Да нормально, — улыбнулась она. — Там Хан с доком сейчас совещаются. Про тебя, наверное. Скорей всего, на мясо пойдёшь.
— А-а…
— Боишься?
— Да как-то нет, — развёл руками Пастырь.
Она убрала голову, прислушалась к чему-то. Потом появилась снова:
— Думала, идёт кто… Не знаю, чего там они решат. Ты здоровый сильно. Наверное, резать начнут.
— Резать?
— Ну, это… по частям есть… будут.
— А ты не будешь? — усмехнулся он.
— Не-а, — ответила она серьёзно. — Я людятину не ем. У нас многие не едят. Из младших вообще никто не научился. Им хоть и говорят, что, мол, собачатина, а они узнают как-то. И не едят. До блевотины. А постарше многие — ничего так, привыкают потихоньку.
— Угу… Твои-то живы, не знаешь? Родители я имею…
— Ой, только не надо, а! — перебила она. — В душу хочешь влезть, что ли? Не выйдет, дядь.
— Хм, — он кивнул задумчиво. — Да нет, просто спросил. У меня, вот, жена… И Вадьки нет. Я думал, найду его здесь…
— Да твои проблемы, Пастух, — отмахнулась Стрекоза. — Не грузи, а? Без тебя тошно.
— А что так? Не нравится, что ли, здесь?
Она не ответила. Резко захлопнула дверь, стукнула задвижкой.
Пастырь покачал головой, поёжился зябко.
«Людятину», значит?..
Интересно-то как всё у людей нынче! С человеком можно поговорить. По душам. За жизнь. С человеком, которого завтра съешь, которым потом покакать сходишь.
У зверей просто всё: выследили, догнали, свалили, перегрызли глотку, сожрали. Всё.
А у Хомы Сапиенса всё сложнее. Хома он — разумный. Ему чего ж не пообщаться с едой своей…
Минут через пять снова стукнул засов. Дверь приоткрылась, явилась Стрекоза.
— Нюшка-долбанушка шастает, — пояснила она. — Всё чего-то высматривает, вынюхивает, сучка. Подстилка, б**.
— Ну ты… — опешил Пастырь.
— Чего дядь? — улыбнулась она. — А-а, ну да, ты же у нас вожатый типа.
— Не матерись, — попросил он. — Ты же девочка. Ладно мальчишки, но ты-то…
— Не нуди, а! — бросила она. И поведала заговорщически: — Там пацаны только про тебя и шепчутся.
— Это чего?
— Ну-у… обсуждают. Крутой, типа, мужик. Решают, кто круче: Хан или ты.
— И к чему приходят?
Она не ответила, поулыбалась, спросила:
— А хочешь, я скажу, как думаю?
— Ну скажи.
— Ты круче, конечно. Хан — придурок. Больной на всю голову. Достал он уже!
— Хм…
— Из-за него знаешь, сколько пацанов погибло…
— Догадываюсь. Ты подожди, он вас всех обнулит. Вы ему нужны только для самозащиты.
— Не, ну это ты зря, — покачала она головой. — Хан придурок, но в этом смысле он молодец. Он за пацанов порвёт кого хочешь. Но ты — глыба, кто бы спорил.