Стрекоза нерешительно присела на корточки рядом. Неуверенно коснулась плеча. Потом волос. Погладила, едва касаясь, боясь причинить боль разбитому затылку.
А он её не замечал. Сидел, уставясь в грязный цементный пол, без мыслей, оглушённый — будто враз образовалась вокруг немая и неживая пустота, и нет в ней никого и ничего, кроме боли.
Потом на смену боли пришла ярость.
Хан, сука, я убью тебя, мразь! Если бы не ты, погань… Убью!
Пастырь вдохнул, резко выдохнул.
— Тебя как зовут, дочка? — спросил он, поднимаясь, отерев насухо глаза.
— Стреко… В смысле, Оля.
— Угу… Михайловская?
— Нет, из Дубасовки.
Есть такая деревня, километрах в восьми от Благонравного, на север. Небольшая совсем деревушка, дворов на тридцать. Может и выжила она. Такие вот маленькие, вечно нетрезвые поселения в стороне от большого мира, в которые чужие не ходят, — они-то и должны выжить, стать основой будущего страны.
Дверь вдруг скрипнула, приоткрылась на секунду. Кто-то быстро заглянул внутрь. Потом железяка двинулась обратно и с громким лязгом захлопнулась. Проскрежетала и цокнула снаружи задвижка.
Стрекоза подскочила как ужаленная, бросилась к выходу, толкнула дверь. Обернулась, враз побледневшая, опустилась на корточки, закрыла лицо руками.
— П***ц! — произнесла на выдохе.
Из-за двери послышался довольный девчоночий смешок, от которого Стрекоза взвилась, подскочила. Прищуренные глаза её замерцали отчаянием и ненавистью.
— Ах ты сука! — прошипела она. — Тварь!
— Кто это? — спросил Пастырь, понимая, что случилось очень плохое. Что Стрекозе теперь не поздоровится.
— Нюшка, б***! Подловила, гадина!
Пастырь не отдал бы им Стрекозу. Порвал бы пришедших за ней пацанов, забрал бы оружие и…
Но они явились целой гурьбой. Ведро, который пришёл старшим, был не дурак. Он зашёл в камеру Перевалова и оттуда, через решётку, сказал:
— Ну что, Стрекоза, суши вёсла. Этого тебе Хан не простит. Второй косяк подряд. Серьёзный косяк, Стрекоза.
— Да пошёл ты! — бросила она.
— Отпусти её, пусть выйдет, — велел Ведро Пастырю, обнимавшему Стрекозу за плечи. — И не дёргайся, а то завалю обоих. У меня приказ Хана.
Пастырь скрипнул зубами, ступил вперёд, отодвигая девчонку за спину. Ведро дёрнул из-за спины автомат.
— Пётр Сергеевич, — смущённо произнёс Перевалов. — Не сопротивляйтесь.
— Ну, что? — спросил Ведро, приготовясь дёрнуть затвор «калаша».
— Пустите меня, — Стрекоза вышла из-за спины варнака, толкнула дверь. Крикнула толкающимся за дверью конвоирам: — Открывай, уроды!
— Лось, открой! — велел кому-то Ведро.
Откинули щеколду, открыли дверь.
— Тебя Нюша сдала, — негромко сказал стоящий за дверью пацан.
— Знаю, — оскалилась Стрекоза. — Крыса!
Она кивнула на прощание Пастырю и вышла из камеры, растолкав пацанов. Те бросились за ней. Кто-то захлопнул дверь, задвинул щеколду.
Ведро остался в камере. Стоял, поглядывал на варнака, поглаживая «Калашникова», и как будто хотел что-то сказать.
— Ну? — посмотрел Пастырь ему в глаза.
Тот не ответил. Постоял ещё минуту в раздумье, потом бросил взгляд на доктора, буркнул «Баранки гну!» и вышел.
— Успели обработать девочку? — спросил Перевалов, едва стихли шаги пацана.
— Ты о чём, убогий? — бросил ему Пастырь.
Доктор не ответил, только покачал головой.
— Ну, что там про меня порешали? — спросил варнак.
— Завтра узнаете, — уклонился мясник.
— А что, стесняешься сказать, что ли?
— Хан сказал, что будет думать до завтра. Я просил его не трогать вас пока. Дать вам шанс.
— Ух ты! — усмехнулся Пастырь. — Шанс, говоришь? Здорово! Это какой же?
— Шанс понять и принять. Правила новой жизни, саму эту новую жизнь. Понять, что…
— Ты же знал, сволота, что Вадьку убили? — оборвал Пастырь его болтовню.
Перевалов вздохнул, потёр лицо, зашипел от боли. Затряс руками, причитая что-то себе под нос.
— Я ничего не мог сделать, — наконец сказал он. — Когда его принесли в операционную, он уже умирал. Я ничего не мог сделать. Ничего.
— Угу, — кивнул варнак. — А так — всё хорошо, да?
— Н-не понимаю… Что?
— Ухожу я отсюда, лекарь, — покачал головой Пастырь. — Завтра.
— Да кто ж вас отпустит! — опешил Перевалов. — Хан сказал, что…
— У меня пропуск будет, — усмехнулся варнак. — Пойдёшь со мной?
Доктор прищурился на него, погонял желваки под щеками, пожевал губами.
— Вы, Пётр Сергеевич, кажется, не понимаете, что происходит.
— А что происходит?
— Как вы намерены отсюда выйти, скажите на милость? Неужели станете шагать по трупам детей? То, что ваш сын погиб, ещё не даёт вам права…