Сколько ни приглядывался, но различить пацана на мосту не сумел, а того, что дежурил на крыше, отсюда видно не было, а значит, и ему внутренняя территория доступна только за границей метров двухсот. В общем, «аиста» можно не бояться. Костёр у входа в вокзал продолжал гореть, но уже не так интенсивно. Наверное, те два чудика просыпались периодически, когда становилось холодно, и подбрасывали в огонь топлива, чтобы потом дрыхнуть дальше.
И это называется дисциплина?.. Детский сад это, а не дисциплина. Всё-таки, шпана – она и есть шпана.
До здания вокзала оставалось не больше метров пятидесяти; ещё одно длинное приземистое здание с зарешеченными окнами, а перед ним – что-то вроде сторожки, маленькая избушка в одно окно, с побеленными стенами. И из этого окна выбивался наружу свет. Да, слабый, едва заметный даже в этой непроглядной тьме. Наверное, окно было зашторено, или свеча горела где-нибудь в глубине помещения.
Пастырь напрягся, замер на минуту, прикидывая свои действия. Можно было, конечно, пройти мимо сторожки, обойти её с тыла или просто проползти под низким окном на четвереньках, но можно было и полюбопытствовать, что́ там, внутри.
И тут из-за угла сторожки донёсся звук. Изначально негромкий, он раздался в глухой тишине совершенно явственно: мягкий стук двери об косяк, обитый, наверное, войлоком. Кто-то зашёл или вышел. В следующий момент скрип насыпанного у входа гравия подтвердил, что обитатель сторожки выбрался на улицу. А вот и осторожно-неуверенные шаги в темноте.
Пастырь тихо вжикнул молнией, на всякий случай наполовину расстегнув куртку, поправил приклад обреза, взял наизготовку фонарь, сделал несколько быстрых нажатий на клавишу. Жужжание динамо показалось громом небесным, но за домиком его не могло быть слышно. Тогда он сделал три быстрых шага, на цыпочках, к углу, замер на секунду, чтобы вдохнуть, потом включил фонарь и одним резким движением ступил вперёд, в последний момент услышав новый звук – журчание льющейся воды.
Когда он вдруг вывернул из-за угла и осветил фонарём источник звука, присевшая по своим делам девчонка, наверное, обалдела – взвизгнула, зажмурилась, защищаясь от света выставленной вперёд рукой. Пастырь быстро отвёл луч от её лица в сторону, упёр его в землю между собой и ею. Потом выключил, потому что она оставила дверь сторожки открытой, и из помещения падал слабый свет керосинки. Минуту или две они ошарашенно рассматривали друг друга в полумраке. Девчонка, кажется, быстро справилась с первым испугом и, проморгавшись, задорно произнесла:
– Привет, дядь.
– Угу, – прохрипел он.
Она отошла от первого испуга – снова зажурчала.
Закончила, но продолжала сидеть. Лет пятнадцать-шестнадцать, коротко – почти под мальчишку – стриженая, в темном свитере; джинсы приспущены до колен, белые кроссовки на ногах, красная бандана на голове.
– Может отвернёшься? – наконец произнесла она недовольно. – Я ещё какать буду.
Пастырь смущённо покашлял, отвернулся, ссутулился от неудобства ситуации. Надо бы, конечно, отойти за угол, но…
Через пару минут тихого сопения и шуршания одеждой девчонка хохотнула:
– Ладно, поворачивайся уже.
Он повернулся.
Пистолет она уверенно держала двумя руками, целясь ему в голову, весело улыбаясь. Пастырь озадаченно хмыкнул.
– Ты кто, дядь? – спросила она.
– Я ваш новый вожатый, девочка, – откашлявшись, произнёс Пастырь.
– А-а-а, – улыбнулась она. – А ты не педофил, случайно?
– Тебе нужно ручки помыть, – сказал он.
– Зануда. Плохой вожатый. Как зовут?
– Пастырь. Подходящее погоняло, да же? А ты кто будешь?
– Я не буду, я – есть. Зря ты пришёл, дядь.
– Это почему же?
– Потому что я тебя убью.
– А что ж так?
– Закон такой.
– Кто издал?
– Да не один ли фиг, – весело тряхнула она головой. – Ну что, я стреляю?
Сказано было просто – так, как девчонка спросила бы у отца: «Ну что, по мороженому?» И не поймёшь, то ли она этак шутила, то ли всерьёз.
– Хм… – Пастырь дёрнул бровью. – А если я не один?
– А ты не один?
– А ты представь.
Она задумалась на минуту…
Вот сейчас. До неё три шага. Луч фонаря в глаза, сделать кувырок вперёд и в сторону, подсечка. Она и сообразить ничего не успеет. Если не забоится, может и шмальнёт разок, но ведь всё равно промажет. А девчонку взять неплохо было бы, для возбуждения сговорчивости в ребятках. Ребятки-то, похоже, серьёзные, хоть и шпана.
Она будто почуяла, или вспомнила что-то, велела:
– На колени, руки за голову!
Пастырь усмехнулся. Но видя, как посерьёзнело её лицо, послушно положил руки на затылок и медленно опустился на колени.
В следующий момент она быстро дёрнула стволом вверх, пальнула, вернула ствол обратно, беря в прицел голову Пастыря. Он невольно вздрогнул от выстрела, матюкнулся.
– Фи! – наиграно покривилась она. – Вожатый, а матерится.
Сейчас на её сигнал прибегут мальчиши-плохиши – это ясно же. Надо действовать.
– Так у тебя пистолетик не игрушечный, что-ли? – Пастырь удивлённо поднял брови. – Ай-яй-яй, девочка, разве можно детям носить настоящее оружие!
– Типа крутой, да? – произнесла она, дёрнув губами. – Ничего, Хан тебя быстро…
– Хан? – переспросил он, готовясь, прикидывая расстояние. – Это кто?
Но девочка была не проста. Она уловила что-то в блеске его глаз, сделала шаг назад, выходя за границу света, падающего из каморки. Ответила тихо и напряжённо:
– Узна́ешь.
– Я сына своего ищу, – сказал Пастырь, прикидывая, как бы можно было её обезоружить. – Вадиком зовут.
Сейчас между ними было метра три. Заговорить зубы, рвануться в сторону, выдёргивая обрез?.. Но стрелять в неё Пастырь не будет, не-а, не будет. Стрельнуть в эту девчонку – это же… это… Нет!
– Не там ищешь, – отозвалась она.
А добраться до неё сейчас он вряд ли сможет. А пока сможет, так она пальнуть успеет пару раз. Пулять будет в панике конечно, но чёрт его знает – вдруг, попадёт.
– Он в лагере был. В Сосновке, – говорил он между тем. – Ровесник твой, наверное. Ему вот-вот шестнадцать стукнет…
Можно продавить психику, но это долго, а тут с минуты на минуту будут её кореша. Фонариком ей в голову?.. Синяк будет, ну в худшем случае приконтузит немного…
– Там многие были, – ответила девчонка с нарочитой ухмылкой. – Они и сейчас там.
Интонация последних слов нехорошо кольнула. Недобрая девочка. То ли слишком по-взрослому циничная, то ли…
Пастырь крутнул в руке фонарь, поворачивая его ребром, удобно перехватывая пальцами за выступ светильника.
– Тебе никто не сказал, что сюда нельзя ходить? – спросила она.
– А что такое? – удивился он, примеряясь бросать.
Со стороны платформы послышался топот бегущих ног, потом мальчишеский голос окликнул:
– Стрекоза! Позвучи!
Стрекоза небрежно уклонилась от летящего ей в голову фонаря (на самом деле – нет, не в голову, высоко взял), опередив Пастыря на долю секунды. Ему несподручно было бросать, и торопился уходить в сторону, так что прочитать начало его рывка успела бы и кенгуру, а прицельность оставляла желать лучшего.
– Здо́рово! – иронично произнесла Стрекоза, когда он, сделав кувырок влево и вперёд, больно ударившись плечом о какую-то железяку, поспешно вскочил и тут же зацепился ногой за торчащий из земли металлический прут, едва не повалившись обратно.
– Я репетировал, честно, – буркнул он, шипя, растирая голень и благодаря бога, что девчонка оказалась не истеричкой и не начала палить, а то сняла бы с одного выстрела, пока он тут из себя Рембо изображал. Ниндзя хренов…
– Стрекоза! – позвал тот же голос и тут же произнёс недоумённо: – Оппачки!
Из-за угла вывернули трое пацанов. Когда они ступили в слабое облако света от сторожки, Пастырь смог их немного разглядеть. Самому старшему годиков – как Стрекозе, как его Вадьке. Ну, может, постарше на год. И, хотя ростом особо не вышел, но крепкий. Двум другим от силы лет по четырнадцать. Все в банданах. У старшего в руках «калаш», у младших – «макарычи»; один ещё держит горящий факел.