– Мясо! – восторженно продолжал старшой. – Здоро́во, мужик!
– Здравствуй, мальчик, – кивнул Пастырь.
Салажня прыснула, старший загоготал.
– Прикольно! – хмыкнул он, подходя к пленнику. Подойдя, остановился, чтобы на секунду заглянуть в глаза, и внезапным незаметным движением пнул Пастыря в колено. Отрок был в кроссовке, поэтому, хотя и попал он хорошо, но Пастырь устоял. Только нога предательски слабо задрожала, но он не позволил ей подломиться.
– Не пинай меня больше, мальчик, – усмехнулся Пастырь. – А то я тебя ударю и убью. Нечаянно.
Пацан, не отвечая, потянул сквозь зубы воздух, ощерился, двинул автоматом в живот. Ну, это пожалуйста, это сколько угодно: Пастырев пресс не всякий мужик пробьёт. Он снова усмехнулся, глядя на малолетку сверху вниз. А тот недобро стрельнул глазами, отошёл к Стрекозе, которая уже спрятала пистолет за пояс джинсов, стояла, сложив руки на груди и улыбаясь. И непонятно было, то ли она своей улыбкой подыгрывает этому щенку, то ли насмехается над его беспомощностью.
– Откуда этот бык тут взялся? – спросил у неё шкет.
– Говорит, наш новый вожатый. Пастух его зовут.
– Только не Пастух, а Пастырь, – поправил варнак.
– А-а, – протянул пацан, потянув носом и сплёвывая, старательно изображая из себя взрослого деловитого парня.
– Угу, – кивнула Стрекоза. – Весёлый дядик.
– Главное – здоровый, – непонятно и гнусно усмехнулся шкет, оглядывая массивную фигуру Пастыря. – Ну чё, мужик, пойдём. Повеселимся.
– Пойдём, – кивнул Пастырь, перенося вес на подбитую ногу, проверяя, не захромает ли. Впадлу было бы хромать перед этими…
Двое младших по бокам, старший сзади, они повели Пастыря по платформе в сторону вокзала, из которого уже высыпала кучка шпаны. Стрекоза осталась в сторожке ждать смену. Маячил проснувшийся часовой на мосту, «аист» тоже подошёл ближе к краю крыши, чтобы видеть перроны, и теперь через оптику разглядывал идущих.
Боеготовность у шпаны таки присутствовала. На сигнал Стрекозы подмога прибыла довольно быстро и заспанного вида не имела. Нельзя недооценивать потенциального противника. Его лучше переоценить.
Противник?.. Мелюзга.
Однако, зубастая мелочь-то.
Пастырь с интересом рассматривал кодлу, собравшуюся у раскочегаренного костра: человек пятнадцать, в основном совсем мелкота, лет по десять-тринадцать, но есть и двое взрослых – по виду не меньше семнадцати. Оба с автоматами на плече, в трениках и мешковатых куртках, в кроссовках. У всех на головах банданы, все коротко или под расчёску острижены. Подходящих они встречали полной тишиной, любопытными взглядами. Уже когда Пастырь поднялся на плиты площадки перед вокзалом, кто-то из шпаны присвистнул:
– Во горилла!
Подвели к костру, шпана раздалась, окружая, с любопытством разглядывая. Старшие встали напротив, оценили взглядами фигуру, лицо.
– Это чё за перец? – спросил один – плотный, прокачанный, с недавним шрамом над бровью.
– Пастухом зовут, – ответил старший из конвоиров, выступая вперёд, присаживаясь у костра, прикуривая от головешки сигарету. – Стрекоза его почикала.
– Не хило, – кивнул второй. – А почему не завалила?!
– Ну ты у неё и спроси, – огрызнулся конвоир.
– Спрошу.
Он подошёл к Пастырю, рывком опустил молнию его куртки.
– Ни х*** себе! – воскликнул, вытаскивая из петли обрез. – Эй, Чомба, ты его не шмонал, что ли? Смотри!
Конвоир обернулся, присвистнул.
– Х***ли ты свистишь, урод! – прикрикнул первый, вынимая из петли штык-нож и бросая к костру. Сорвал сумку с патронами, быстро и умело обыскал, выбрасывая на асфальт медицину. Только жгут из-под ремня не снял – не заметил, или не понял, что это такое. Неприязненно бросил Чомбе: – В наряд пойдёшь за тупость, лох!
– Слышь, Меченый, а чё я-то, – оскалился Чомба. – Его Стрекоза взяла.
– Реальный лох, – кивнул Пастырь. – Стрекоза грамотная девка, а этот – лох.
– Тебя кто-то спрашивал, мясо? – прищурился старшой.
Он по-деловому, небрежно рубанул Пастырю под дых. Удар был резкий, тренированный, хорошо поставленный, со скруткой, с выдохом и без заноса. Ожидалось, что Пастырь сейчас сложится пополам, выпучив глаза и хватая ртом воздух. Пацан даже отвернулся и отошел деловито, для пущего эффекта. Но Пастырь принял удар шутя. На зоне его покрышками били и – ничего, только с ног сбивали.
– И я не Пастух, а Пастырь, – сказал он спокойно, как будто ничего не произошло, даже не взглянув на бившего. – Пришёл проситься в вашу шоблу.
Второй встречавший гоготнул, произнёс почти одобрительно:
– Мощный бык.
Вслед за ним загоготала шпана – над удивленным видом Меченого и над репликой Пастыря. И только Чомба, змеёныш, смотрел в прищур, курил и сплёвывал в костёр. Злобный гадёныш, сразу видно.
Сила – штука такая, силу все уважают. Особенно же – вот такие кодлы. Силу и невозмутимость. Хотя тоже важно не перестараться, а то можно взбесить, и тогда набросятся и забьют – из упрямства, из желания доказать, что сильнее. Нужно временами показывать, что ты не супермен, что тебе тоже страшновато, что ты признаёшь их стаю. Тем эффектней будет смотреться равнодушное спокойствие.
– Ага, – озадаченно согласился бивший. – Хану он понравится.
– Да хан его заломает как нех*** делать, – выдали из толпы.
– Не матерись, мальчик, – обратился Пастырь к говорившему, пацану лет десяти, глазастому и юркому. В толпе заржали.
В вокзальной двери показался выбритый наголо пацан лет четырнадцати, с факелом.
– Ну, долго вы? – бросил он старшим. – Хан ждёт.
Всей кодлой Пастыря завели в здание вокзала. Налево пустующий и тёмный кассовый зал. Направо – зал ожидания, освещённый факелами, приделанными к стенам. Все кресла собраны и расставлены вдоль трёх стен. Четвёртая занята кое-как сколоченными нарами на которых набросаны матрацы и тряпьё, рядом стоят несколько столов из вокзального буфета. В центре зала, в кресле, раскинулся парень лет восемнадцати-двадцати, крепко сбитый, плечистый, жилистый, с косичкой, с лицом то ли киргиза, то ли узбека, в чёрных шароварах, в чёрной спортивной куртке с капюшоном. Сидел и разглядывал покрытые тёмно-зелёным лаком ногти на руках. Вокруг и позади него расселись прямо на полу человек двадцать – пацаны и девчонки самого разного возраста, но в основном взросленькие уже, от четырнадцати до семнадцати. Все в неизменных красных банданах; у тех, кто с голыми руками, видна на запястьях одна и та же татуировка в виде заполненного чем-то круга. Пастырь с надеждой обежал взглядом их лица, но никого похожего на Вадьку в неверном свете факелов не увидел.
Его подвели, поставили перед Ханом, окружили. Один из старших сопровождающих вытолкнул вперёд Чомбу, заставил его опуститься на колени, положил перед ханом обрез, штык-нож, патроны.
Хан молча посмотрел на стоящего на коленях, перевёл взгляд на старшего. В сторону Пастыря он даже не покосился.
– Не ошмонал, – пояснил тот, что принёс оружие.
Хан кивнул.
– Двадцать, – произнёс он спокойно, почти равнодушно. – И в колхоз на трое суток.
– Хан, я не… – загундел было Чомба, но ему не дали договорить, подняли за шкирку, утащили.
В полной тишине Хан ещё пару минут внимательно рассматривал ногти. Потом, наконец, вздохнул, уставился на Пастыря. Взгляд равнодушный, ничего не выражающий, даже скучающий, словно стоящий перед ним массивный орангутаноподобный мужик давно уже набил оскомину. Пастырь холодно и спокойно встретил взгляд его чуть раскосых глаз. Пару минут они разглядывали друг друга. Наконец варнаку надоела эта бессмысленная игра в гляделки. Парень был с характером; Пастырь понял, что взглядом его не задавишь, что он фигура действительно серьёзная – пожалуй, единственная пока серьёзная фигура во всём этом сборище. Варнак, усмехнувшись, перевёл глаза на окружающих: