– Зовут… – простонал тот. – Дятел зовут.
– А-а, – разочарованно протянул варнак, невольно хохотнув.
Он на секунду отпустил мордашку, выхватил из-за пояса у пацана «Макарова», переложил его в свой карман.
– Как ты меня назвал-то? – спросил, улыбаясь, приближая свои глаза к Дятловым глазёнкам.
– Я не вас, – засуетился тот, выпуская из себя нехороший воздух. – Это я, я Дятел!
– Да нет, раньше-то, – покачал головой Пастырь. – То ли козлом, то ли мерином, что-то такое.
– Простите, дяденька, – на глазах пацана проступили слёзы. – Простите!
– Нехороший ты, пионер, – вздохнул Пастырь, отпуская охранника.
Тот отпрыгнул, остановился в нерешительности, вопросительно и умоляюще глядя на варнака.
– Что? – поднял брови Пастырь.
– Пи… пистолет отдай… те, – пролепетал пионер.
– Несовершеннолетний ты ещё, – покачал головой варнак.
Вот тут за ним и пришли. А жаль. Пастырь хотел уж немного разговорить шкета, вопросов ему интересных позадавать.
Часовой упал на табурет, затравленно глядя на явившихся троих конвоиров.
– Ты чего такой, Дятел? – заметил старший его состояние. Чернявый мощный паренёк, на вид никак не меньше восемнадцати. Но кто их сейчас разберёт, акселератов.
Дятел только рот разевал, не в силах выдавить из себя ни слова. Видать, суровая кара грозила ему за то, что профукал оружие. А Пастырь не торопился – с улыбкой глядел на подавленного заморыша.
Его открыли, вывели, велели завести руки за спину и надели наручники. А трусливый Дятел так ничего и не сказал – уныло поплёлся следом позади пришедших конвоиров.
Шпана сидела в зале полукругом, прямо на холодном полу, подложив под задницы кто что придумал. В центре круга поставили рядом два стола, стулья. Ещё один стул стоял напротив столов – для подсудимого, видать. За столами уселись: в центре Хан, по правую руку от него Меченый, и ещё кто-то из старших, а слева – два хлопца помладше. Солидная такая судейская бригада…
Пастыря подвели к стулу, толкнули, давая понять, что нужно сесть. Сел. Два конвоира встали по сторонам. Третий отошёл к столу, уселся на пол напротив, подложив под зад кусок картона.
– А у меня «макар» в кармане, – просто сказал Пастырь, улыбнувшись Хану.
Тот дёрнул бровью, перевёл взгляд на конвоиров. Шпана с обеих сторон кинулась обыскивать карманы. Усевшийся было старшой суетливо вскочил, дёрнул из-за спины автомат.
Ага, ты тут ещё пулять начни, как раз половину сборища и положишь…
Хан, наверное, о том же подумал – бросил коротко:
– Ствол вниз, Ведро!
Правый охранник выдернул из Пастырева кармана «макара», бегом отправился к столу судилища, положил оружие перед Ханом. Бегом же вернулся на своё место.
– Это я у Дятла взял, поиграть, – усмехнулся Пастырь. – Хреновые у тебя солдаты, Хан.
По залу прошёл гомон, разлилось в тусклом воздухе гудение растревоженных пчёл.
Дятел, который понуро ждал в углу, вскочил и тут же повалился на колени, захныкал, из глаз его потекли слёзы.
– Ну ты и чмо, Дятел, – произнёс со своего места Меченый. – Я всегда говорил, что ты чмо.
– И ничего не сказал, сука! – покачал головой Ведро. – Он же нас поубивать мог.
– Я отмажусь! – завыл виноватый. – Хан, я отмажусь, клянусь!
Царёк небрежно махнул рукой, бросил коротко:
– В холодильник.
После того, как Дятла уволокли, обрывая его причитания тычками и затрещинами, Хан обратил узкоглазый взгляд на варнака, задержал на минуту. Со своего места Пастырь ничего не мог прочитать в этих узких щёлочках, но догадывался, что противник взбешён. Его, Пастыря, рейтинг ещё скакнул вверх, и Хана это радовать, разумеется, никак не могло.
– Ну, ладно, братья, начнём, – произнёс царёк.
Гул тут же утих, словно кто-то выключил радио. Дисциплина была жёсткой, это Пастырь давно уже понял.
Значит, «братья», говоришь? Ну-ну…
– Сегодня нам три решения нужно вынести, – продолжал Хан. – Первое – вот по этому, – кивок на Пастыря, – человеку. Он обвиняется у нас по трём пунктам: преступление против жизни, нарушение границ братства, подрывная деятельность.
Ух ты! Круто. Это какие у нас статьи-то по УК, интересно…
– Суть дела вы все уже знаете, – Хан обвёл собрание тяжёлым взглядом, от которого души самых младших, наверное, трепетали, а старших – наполнялись гордостью: мы – сила! – Пересказывать не буду. Или кто-то не знает?
Собрание отозвалось молчанием.
Хан выждал минуту, кивнул.
– Наш закон вы все тоже знаете, повторять не нужно. Но этот, – кивок на Пастыря, – человек не знает. Для него скажу: всякий чужой, кто оказался на территории Братства без разрешения, с целью шпионажа, должен быть казнён на месте. Это первое преступление и за него полагается смерть. У этого человека, братья, есть ещё одно преступление, за которое полагается смерть: подрывная деятельность. Он пытался убить Стрекозу, он пытался пробраться в лагерь мимо часовых. С какой целью – это вы не хуже меня понимаете.
По залу пробежал шорох и гул голосов. Взгляды собравшихся на минуту сконцентрировались на Пастыре так, что он почувствовал их физически: любопытные, испуганные, выжидающие взгляды полусотни подростков. И почувствовав их, Пастырь улыбнулся краешком губ, но отчётливо – так, чтобы каждый смотрящий на него глаз видел: ему, Пастырю, трёп этого пришибленного царька равнобедренен. Пастырь себе на уме и бессмертен, как Кощей.
Встретился глазами со взглядами нескольких пацанов, жёстко и вопросительно заглядывая в душу…
Да брось ты, Хан! Мальчишки как мальчишки. Может быть, ты и успел загадить им мозги и души, но ты, Тохтамыш, кажется, переоцениваешь свои способности. Не нужен ты им. Им сейчас покажи папку с мамкой – и всё, побросают они пистолетики, заревут и кинутся под родительское крылышко. Наигрались они уже в войнушку по самое не хочу, похоже…
Людоедики…
Ничего. Забудется это потом, как страшный сон.
Забудется ли?..
Забудется. В этом возрасте легко забывается.
Или нет?.. Не помню.
А вон те, постарше, что сидят ближе к столам – это, похоже, «гвардия». Эти – да, волчата. Они, видать, попробовали уже человеческой кровушки, поняли, что жизнь человеческая ни хрена не стоит. Усвоили, что шестиграммовый плевок свинца способен решить многое. С этими дипломатия не прокатит, этих нужно бить в лоб, чтобы выбить из головы дурь. И не факт, что выбьешь.
– В общем, братья, – продолжал между тем Хан, – мы должны вынести наше суровое, но справедливое решение по закону военного времени. Прокурор, говори.
Поднялся сидящий по правую руку, рядом с Меченым, пацан лет шестнадцати.
– А чего тут говорить, – произнёс он, кривя рот, обводя пустым взглядом зал, небрежно задержав его на Пастыре. – И так всё ясно. Виновен по всем статьям. Приговариваю к смерти.
– Ты кто, Куцый? – недовольно проскрипел Хан.
– В смысле? – не понял тот, поглядел на вождя, вмиг утратив свою развязную спесь.
В повисшей в зале абсолютной тишине Хан взял графин, стоящий в центре стола, неспешно набулькал стакан воды. Выпил.
– Я спрашиваю, кто ты здесь такой? – пояснил, вытирая рукавом губы.
– Это… Прокурор, – ответил Куцый.
– Ну и с какого бодуна ты приговор выносишь?
– Ты ж сам сказал: к смерти, – опешил прокурор.
– Я сказал?! – вспылил Хан. – Ты первый раз на суде?! Прокурор не выносит решения, это понятно?! Прокурор – просит. Просит для обвиняемого такого-то наказания, урод!
– А… Ну, это… – поник Куцый. – Прошу для подсудимого смертной казни.
– Садись, – бросил ему царёк.
«Прокурор» сел. Слышно было, как скрипнул под ним стул. По залу пролетел шепоток и тут же стих, едва Хан поднял от стола взгляд.
– Ну что, сказать, братья, – произнёс он. – Требование прокурора законно и обосновано. Но мы не можем вот так просто взять и осудить человека из ненавистного нам прошлого. Всякое преступление должно быть наказано, но наказание бывает разным. Быть может, у мужика есть смягчающие обстоятельства…