– Бог простит, – отозвался варнак.
– Понимаю, – кивнул Перевалов.
– Отжившими, значит?.. Ты, видать, уже на новую жизнь настроился? Нравится здесь?
– Жить можно, – лекарь пожал плечами, покашлял. – Вариантов-то у меня всё равно нет.
– Варианты всегда есть, – возразил Пастырь.
– Ну, это… демагогия, знаете ли. Как там, в городе?
– Врачей очень не хватает.
– У-у… угу… А знаете, кто больше всего пострадал от этой болезни?.. Да-да, врачи и пострадали.
– И давно ты здесь… страдаешь?
– Ну, если я не ошибаюсь, что сейчас октябрь, то уже где-то четвёртый месяц.
– Что ж тебя до сих пор не стрескали, док? Или откармливают?
Перевалов улыбнулся.
– Ребятам нужен врач, – охотно пояснил он. – Сами понимаете. И умный человек, способный помочь и подсказать, им тоже нужен.
– Вот как? Ты, значит, типа ферзь? При хане.
– Вы, Пётр Сергеевич, напрасно так агрессивны. Понимаю, что я вам неприятен, но…
– Ты, лекарь, Вадьку в этой шобле видел? – перебил варнак.
– Вадьку?.. В смысле, вашего Вадима?.. Н-нет, – покачал доктор головой. – Нет, не видел.
Что-то в его лице не понравилось Пастырю.
– Темнишь! – сказал он, вглядываясь в лицо сокамерника.
– Да нет, нет, Пётр Сергеевич, не видел, правда, – Перевалов поднялся, отошёл к кровати, уселся, растревожив скрипучие пружины. Достал пачку сигарет, чиркнул спичкой.
– Я же тут не всех знаю, – сказал он, шумно выпуская струйку дыма, не переставая ощупывать лицо. – В медпункт мне надо…
Порылся в прикроватной тумбочке, достал какой-то пузырёк, кусок ваты. Принялся обрабатывать рубцы.
– Я видел лицом к лицу от силы процентов сорок ребят… Хорошие ребята… Не озлобились, не озверели, в отличие от нас, взрослых, – продолжал он, достав из тумбочки зеркало, едва касаясь ваткой пораненной кожи и морщась при каждом прикосновении. – Ох, попортили вы мне фотографию… Ладно, главное, кости целы… А Вадима – нет, не видел… Вы уж меня простите, Пётр Сергеевич, думаю, вы и сами понимаете, что вам лучше приготовиться… с-с-с! больно, зараза!.. что вам лучше приготовиться к худшему.
– К худшему ты сам готовься, – покривился Пастырь.
Перевалов оторвался от своего занятия, бросил на варнака быстрый взгляд, глубоко затянулся.
– А я всегда готов, – усмехнулся он. – Я ж пионер.
– Всем ребятам пример?
– Ага, – хохотнул доктор. – Нет, знаете, правда, Пётр Сергеевич, я за это время, с ребятами, как будто сам помолодел! И что я не пошёл в свое время в педагогический, дурак!
– Дурак, правда, – подтвердил варнак. – Смотрю я на тебя и удивляюсь. Жизнерадостный идиот какой-то, пополам с мазохистом… Что она в тебе нашла?..
Лекарь отбросил тампон, сунул окурок в консервную банку, заменяющую пепельницу. Посмотрел на Пастыря. Усмехнулся.
– Я то же самое про вас думаю, Пётр Сергеевич, – сказал он, критически поглядывая на собеседника. – И что эта удивительная женщина в вас нашла?!
С Еленой Перевалов сошёлся почти за полгода до того, как всё рухнуло, до прихода в город бандитов, до того, как умер прежний главврач и на его место был назначен он. Познакомился случайно, через своих знакомых, живущих в одном с Еленой подъезде…
Да, да, Олег и Надежда. Волошины, с пятого, да.
Он справлял у них робкий и скучный Новый год – податься было некуда, а одному в своей холостяцкой квартирке, в чахнущем городе, сидеть не хотелось, вот и принял приглашение. У них же была и Елена.
Завертелось всё как-то сразу, быстро и сумбурно. Наверное, так оно и бывает в предвидении возможной скорой смерти, когда люди торопятся отхватить у жизни всё, чего она им недодала. Никаких разговоров о чувствах не было. Он понимал, что она просто тянется к мужскому плечу в трудное время, боится, цепляется за него, хочет ощутить напоследок ещё раз некое подобие простого и тёплого женского счастья. Ему она понравилась сразу, поэтому он не стал упираться – воспользовался её состоянием и старался дать ей взамен как можно больше.
В апреле она забеременела. Он сомневался, что всё вышло случайно – не девочка глупая поди. Она и не стала отрицать, призналась, что пошла на это сознательно.
Зачем? – спрашивал он. Улыбалась только и прятала глаза. Похоже, и сама толком не знала зачем. В панике, в крайне тяжёлых обстоятельствах, в предвидении смерти или больших несчастий люди порой совершают такие поступки, которых от них сроду не ждал никто. Да и сами от себя не ждали. Его попытку предложить аборт пресекла сразу и жёстко.
Он уговаривал её уехать в Полыгаево, где жили его родители, но Елена категорически отказалась.
В мае она отправила Вадима в «Гармонию», в лагерь, что под Сосновкой. Тогда Перевалов перебрался к ней, стали жить вместе. Продолжал ходить на работу, в больницу, хотя её уже дважды пытались взять штурмом, стреляли по ночам в окна, предполагая, видимо, что в палатах лежат больные с «краснухой». Но всех заражённых располагали в подвальных помещениях, спешно организовав там для них койкоместа. Там они и умирали один за другим, практически без присмотра и конечно без всякого лечения. Потому что никто не знал, как и чем их лечить, а врачи и медсёстры отказывались к ним спускаться. Больше всего страдали от налётов обычные больные. Впрочем, таких вскоре почти не осталось – только неходячие да совсем старики; остальные предпочли доболеть или умереть лучше дома, чем в «рассаднике заразы» и с риском получить пулю.
Потом, когда пришли бандиты, все оставшиеся больные, независимо от диагноза, были перебиты. Так же, как и персонал, находившийся на рабочих местах. У Перевалова в тот день, к счастью, был выходной после ночного дежурства. Когда он назавтра пришёл в больницу, всё уже было кончено.
А через два дня за ним явились. Виталий Георгиевич не знал, кто выдал его бандитам, откуда они проведали, где он жил в те дни. Пришли, когда Елены, слава богу, не было дома – она продолжала ходить на работу, да. Сильная была женщина, хотя и… хотя и не от мира сего немного. А может быть, в том её сила и заключалась.
– Вы, Пётр Сергеевич, зла на Елену не держите, – помолчав, произнёс Перевалов. – Она всё писем ждала от вас. Говорила, что вы умерли, что никогда больше вас не увидит, что… А сама верила и ждала, я ведь знаю. Женщина не может иначе… А виноват во всём я. Воспользовался.
– Короче, – бросил Пастырь.
В общем, его взяли, – продолжал Перевалов. Сказали, что он поедет с ними – им нужен был врач. Было у них много раненых, ну и на будущее, дескать. Деваться ему было некуда.
С бандитами он доехал до самого Спасска. Спасск оказался зрелищем ещё более ужасным, чем умирающий Михайловск. Там тоже хозяйничали бандиты – местные уголовники и дезертиры из стоявшей поблизости воинской части, организовавшиеся в некое подобие управы. Явившиеся из Михайловска бандюки им не приглянулись, завязалась между ними потасовка. Перевалов воспользовался случаем – сбежал, затерялся в переулках пригорода, засел в подвале старого трёхэтажного дома и не вылезал из него двое суток, дыша миазмами, исходившими от двух полуразложившихся тел и давно загнивших остатков пищи. Потом жажда выгнала его из укрытия и он, одуревший от голода, жажды и свежего воздуха, долго искал дорогу из города, блуждая по смердящим тухлятиной улицам, среди наваленных трупов, которые давно никто не убирал. Михайловску больше повезло – он продержался дольше, а у Спасска, видимо, агония началась значительно раньше.
Сорок с небольшим километров до Михайловска шёл почти пять дней, петляя по полям и рощам, подальше от дорог и деревень. Возле Ясеневки какой-то сумасшедший мужик с двустволкой устроил на него настоящую охоту. То ли с голоду уже помирал и решил полюдоедствовать, то ли просто головой тронулся от обстоятельств. Гнал Перевалова часа четыре, паля то в воздух, то вслед. А потом взял и застрелился. Виталий Георгиевич вернулся к нему, подобрал ружьё с последним оставшимся патроном.