Глава IV
В вечер 8-го июня 68 года по Р. X. Нимфидий Сабин, один из двух префектов преторианского лагеря, достойным образом завершил ряд грязных и подлых поступков черной изменой тому императору, которым был извлечен из ничтожества и, осыпанный почестями богатствами, возведен на высшую ступень военной иерархии, и, соблазнив подначальные ему преторианские когорты обещанием колоссальных наград, сманил их на сторону Гальбы.
Известие о коварной измене фаворита было сообщено в тот же вечер Нерону, который, уходя в этот вечер в свою опочивальню, таким образом уже знал, что на утро судьба его должна будет решиться. Со всем тем он заснул с вечера в довольно спокойном настроении духа, сознавая себя под надежной защитой оберегавших его телохранителей. Но вдруг, пробудившись среди глубокой ночи, он тревожно вскочил со своего ложа, и с этой минуты началась для него медленная агония неминуемой смерти. Первое, что он заметил, было исчезновение как телохранителей, оберегавших дверь в его опочивальню, так и других часовых, стоявших обыкновенно на страже у различных дворцовых входов и выходов. В отчаянии он второпях послал одного из своих отпущенников за советом к тем, которых все еще продолжал считать своими верными друзьями. А между тем, мучимый страшным беспокойством и долго не получая ответа с посланным им отпущенником, он решился, наконец, сам обойти дозором, в сопровождении двух-трех рабов, бесчисленные дворцовые посты. Но, убедившись скоро при этом, что на всем громадном пространстве, занимаемом Палатинским дворцом, его пристройками различными фантастическими зданиями, не осталось ни одного вооруженного защитника, он поспешил вернуться в свою опочивальню в Золотом дворце, откуда в продолжение его кратковременного отсутствия успели убежать и последние рабы и часовые, захватив с собою все, что только можно было захватить, даже дорогие постельные покровы и золотую коробочку, в которую еще с вечера положил он полученную от Локусты отраву. Тут он невольно вспомнил одну сцену, довольно бурную, с матерью, в пылу гнева, талисман, подаренный ему Агриппиной в то время, когда он был еще ребенком, и при этом воспоминании Нерон вздохнул тяжело. Теперь в руках его не было ни надежного талисмана, ни верной отравы. Не желая, однако ж, отдаться в руки врагов живым, он со свойственным ему малодушием начал обращаться то к одному, то к другому из тех немногих, что еще оставались при нем, с просьбою помочь ему умереть. Но охотников исполнить такую просьбу цезаря не оказалось. «Итак, — не без иронии заметил при этом император, — у меня, как видно, не осталось не только друга, но и недруга», и с этими словами, стремительно кинувшись к одному из задних выходов дворца, он выбежал на улицу и бросился бежать по дороге к Тибру, очевидно, с намерением утопиться. Однако, на полдороге, раздумав, вероятно, остановился и, обратясь к двум-трем кинувшимся за ним вдогонку приближенным, объявил им свое желание скорее укрыться в какое-либо убежище и там собраться с мыслями.
Тут вольноотпущенник Фаон, один из немногих оставшихся верными Нерону до конца, предложил ему укрыть его в своем загородном доме, находившемся между саларийскою и поментанскою дорогами, милях в четырех от города. Тратить время на долгое раздумывание было опасно, и Нерон, согласившись на предложение Фаона, накинул второпях на себя сверх туники чей-то старый вылинявший плащ, закутал им себе голову, лицо покрыл платком, и, выйдя на улицу, сел, как был, в одних сандалиях, на первую попавшуюся лошадь, и отправился в таком жалком виде в путь, в сопровождении всего лишь трех человек — своего секретаря Эпафродита, отпущенника Фаона и несчастного своего фаворита Спора. Ночь была душная и темная; где-то вдали то и дело вспыхивала молния и раздавались раскаты грома. Нерон вздрагивал ежеминутно, прислушиваясь с чуткостью страха к малейшему шороху. Объезжая стороною преторианский лагерь, беглецы слышали неистовые клики легионариев, приветствовавших Гальбу. Кое-где им навстречу попадались то прохожие, то проезжие, и этими встречами только усиливалось и росло тревожное состояние Нерона. Но каков был его ужас, когда на одном из поворотов лошадь его вдруг споткнулась, причем с лица его упал платок, и он увидал себя лицом к лицу с проходившим в эту минуту мимо него легионарием. Несмотря на мимолетность такой встречи, солдат, очевидно, узнал в беглеце императора: Нерон с замиранием сердца услыхал, что он произнес его имя. К этому времени уже начинало рассветать и наступавший день должен был быть годовщиною убийства Октавии.