Но теперь точно внезапный свет озарил его, и ему стало ясно, что он должен делать. Как это он раньше не сообразил! Он должен идти домой; разумеется, он должен идти домой.
Он вдруг увидел перед собой всю свою прежнюю жизнь, ощутил в себе вновь мысли, желания и порывы, владевшие им прежде, и его охватило тревожное стремление выздоравливающего снова вернуться ко всему этому, чтобы увериться, что все осталось по-прежнему.
Руками, дрожащими от нетерпения, взял он свой посох и встал. Вид этой местности вызывал в нем такое же отвращение, какое чувствует больной к одру своих страданий. «Только бы мне уйти прочь отсюда», — думал он: «Только бы добраться до дому!»
Он попытался выяснить по положению солнца, в какую сторону ему держать свой путь, и пошел крупными, решительными шагами, неотступно устремляя взор вперед. У него было такое чувство, точно он оставляет здесь часть самого себя, все то, что мучило его последние сутки, и одна единственная мысль наполняла его, — вернуться домой, домой!
VII
Спустя несколько дней по возвращении Иуды пришла домой и его мать. Ее взяли с собой какие-то сострадательные путники, которым было с ней по дороге.
Она сильно изменилась за эти дни. Погас тот свет, которым энтузиазм и вера озаряли ее лицо, и тело ее еще больше пригнулось к земле.
Было утро, когда она возвратилась. Иуда только что встал и сидел еще в горнице. При виде матери лицо его потемнело; он молча поднялся с места и прошел мимо нее, не сказав ни слова привета. Лишь поздно вечером вернулся он и все так же, не говоря ни слова, бросился на постель и повернул лицо к стене.
Мать ощупью добрела до него и села у его изголовья.
— Иуда! — произнесла она дрожащим голосом и, ища его руки, протянула вперед свою, но тотчас же снова отдернула ее.
Тогда он сердито присел на постели, суровым жестом схватил ее руку и сказал с тяжелым, угрожающим ударением на каждом слове:
— Я ничего не хочу слышать, — понимаешь ты, ни одного слова! Один раз я позволил тебе меня одурачить, но это был первый и последний раз. Помни, что я говорю тебе, — одно только слово, и я выгоню тебя из своего дома!
Мать вздохнула и повторила с мольбой:
— Иуда!
— Уйди от меня! — воскликнул он: — Оставь меня в покое! — И он сердито оттолкнул ее. Она встала, вся дрожа, и побрела ощупью к своей постели. Он снова лег и заснул тяжелым сном.
Но мать с каждым днем все таяла и таяла и вскоре уже не могла подниматься с постели. Иуда ходил за ней с угрюмой, строптивой нежностью, но они почти не говорили друг с другом.
Прошел месяц и мало-помалу Иуда снова сделался самим собой. Первое время он с лихорадочным жаром кинулся в колею своей прежней жизни, цепляясь за свои прежние мысли, устремляясь к прежним своим целям. С течением времени к нему вернулось все-таки спокойствие; неуклонно, но машинально, совершал он, как и прежде, свой дневной труд для того, чтобы при наступлении вечера забыться тяжелым, глубоким сном. Благодаря постоянному, неослабному напряжению воли, он изгнал из своих мыслей то, что с ним произошло в пустыне; если же воспоминание, как далекое видение, порой мелькало пред его духовными очами, он старался избавиться от него, говоря себе, что это был сон.
Случалось, что при нем произносили имя Иоанна, и тогда он думал с пренебрежением: «Какое мне дело до Иоанна!»
И сознание, что эта мысль не стоит ему никаких, усилий, что она является у него совершенно естественно, наполняло его радостью.
«Все это теперь прошло, прошло навсегда». Одного он все-таки не мог обрести в себе вновь — радости, доставляемой трудом, удовлетворения, приносимого платой за него. Это было для него все на свете, а между тем вокруг него оставалась пустота, которой ничто не могло заполнить, пустота, никогда не покидавшая его. Как бескровная тень, она следовала за ним, куда бы он ни шел, и когда, утомленный, он отправлялся на покой, она ложилась рядом с ним и покоилась возле него во время сна. Это был враг, невидимый, неосязаемый враг, с которым он не мог сразиться, которого не мог победить, но которого встречал глухим, настойчивым отпором.
В будущее он не дерзал больше заглядывать; одна уже мысль о нем мучила его; он жил изо дня в день, сгибаясь под дневной работой, как под добровольно взятым на себя бременем.
Однажды Иуда увидал на улице впереди себя двух проезжих, оживленно беседовавших друг с другом. Он не обратил на них особенного внимания, но все же заметил, что один — его сосед, недавно возвратившийся из путешествия в Галилею.