Шварц произнес эту тираду, сжав кулаки и гневно сверкая глазами. Впрочем, он быстро овладел собой и даже, казалось, был смущен тем, что так легко поддался охватившему его чувству. Успокоившись, он продолжал прежним размеренным тоном рассказывать, как они с Хаустовичем миновали болотистую пойму реки и повернули к востоку, прямо к северо-западным окраинам Берлина.
Уже издали можно было увидеть, что там все кипит и бурлит, как в котле. Огромный столб дыма над городом, казалось, подпирал облака, которые дальше, на западе, резко обрывались над самым горизонтом. Из туч скатывалось вниз багровое, как бы присыпанное пеплом солнце. Облака по краям розовели, а к центру отливали лиловым. Подпиравший их столб дыма становился бурым, потом ржавым и наконец начал напоминать медную пыль. Этот столб под порывами ветра все время менял свои очертания и переливался в лучах заходящего солнца то золотом, то кровавым багрянцем.
Но вот из-за дымовой завесы показались штурмовики, прикрываемые звеном истребителей. Вероятно, они возвращались с задания, так как летели на северо-восток. Вскоре Шварц потерял их из виду.
Он посмотрел вниз, на землю, отливавшую, как и небо, пурпуром. Большой Канал вился через леса и поля, сверкая, как раскаленная проволока, и доходил до самых садов и парков Хеннигсдорфа. По обе стороны канала двигались колонны пехоты, автомашин и танков. Здесь была переправа, переправа у самых предместий Берлина, который там, внизу, лежал весь окутанный огнем и дымом, как некогда Варшава...
- Но только у Берлина была мощная противовоздушная оборона и тысячи самолетов, в то время как Варшава не могла об этом и мечтать, - с горечью произнес поручник Шварц и, помолчав минуту, добавил: - Видите ли, наш полк прилетел под Варшаву в конце августа, и только в первых числах сентября, то есть через месяц после начала восстания, наши истребители смогли наконец прогнать оттуда гитлеровские бомбардировщики.
Ну да я сейчас не о том говорю... Словом, у фашистов было чем оборонять Берлин: я видел это собственными глазами.
Прежде всего я заметил четверку "фокке-вульфов", которая вынырнула из облаков, слева от нас, как раз там, где только что скрылись советские штурмовики и "яки", возвращавшиеся с задания. Сразу же за этой четверкой, оправа от нас, появилась вторая, а затем и третья четверка самолетов. Она проплыла прямо над нами, даже не замечая нас. Как я уже упоминал, высота облачности возросла и над Берлином достигала примерно тысячи метров; таким образом, разница в высоте между нами и "фокке-вульфами" была около четырехсот-пятисот метров. К тому же, дым все больше сгущался, и видимость значительно ухудшилась. Вероятно, поэтому фашисты не заметили нас. Мне непонятно только одно - почему они не атаковали переправу?! Возможно, они уже успели израсходовать боеприпасы, а может, у них было другое задание, леший их знает...
Но в тот момент, когда эта третья четверка проскочила над нашими головами, впереди из дыма появилась еще одна пара "фокке-вульфов". Самолеты летели чуть ниже нас, и поэтому я не сразу их заметил. Кажется, они пытались разведать или даже атаковать нашу переправу: они начали делать заход на нее. В тот момент, когда они стали снижаться, мы бросились наперерез.
Хаустович бросил мне по радио: "Атакую ведущего!" - и тут же, как коршун, ринулся сверху на фашистский самолет. После первой же очереди Хаустовича "фокке-вульф" свечой взмыл вверх и, очевидно, на миг заколебался, куда удирать - налево или направо? Это его и погубило: Хаустович бешено рванулся за ним и расстрелял его в упор. Я оказался довольно далеко от своего ведущего и, возможно, благодаря этому вовремя заметил, что напарник сбитого гитлеровца боевым разворотом заходит в хвост Хаустовичу. Этот второй "фокке-вульф" был прямо передо мной, и мне даже не надо было прицеливаться, так как он сам попал мне на прицел. Я тут же нажал на гашетку и дал по нему длинную очередь. Мне казалось, что мои очереди очень точны и что, нагоняя его, я вот-вот врежусь ему в хвост, но он как ни в нем не бывало продолжал лететь и уже догонял Хаустовича. И в это мгновение - о ужас! - оба мои пулемета заело. Желая предупредить Хаустовича о близкой опасности, я крикнул ему: "Николай!" Но тут мой противник, выйдя из разворота, скользнул на крыло и медленно поплыл вниз.
Я не сразу сообразил, что произошло. Меня охватила досада и бешенство: фашист уходил от меня, неуклюже подставляя свой бок, уходил только потому, что я не мог его теперь прикончить из-за этих проклятых пулеметов. "Николай! - крикнул я. - У меня заело пулеметы! Слева за тобой уходит вниз "фокке-вульф". Ради бога, поспеши, а то уйдет!"