— Товарищ капитан! Восьмая!
Лысов скрипнул зубами от злости на Жилина, на собственную по отношению к нему несправедливость и неожиданно понял: вся оборона видит, как работают снайперы, а он, комбат, как бы в стороне, словно бы и ни при чем. Он выругался:
— Чертов Жилин! Ничего толком не сделает?
Младший лейтенант почтительно держал телефонную трубку, впитывая слова и настроение Лысова, — ведь через минуты не кто другой, а именно капитан поведет его в контратаку, может, и на верную смерть. И чтобы сделать такое — повести на смерть — нужна какая-то особая, еще недоступная младшему лейтенанту сила и настрой духа. И он, молоденький, впитывал этот настрой, не зная, что капитан очень глубоко в душе побаивается этой контратаки, потому ярится перед ней, подстегивает себя.
— Восьмая! — заорал капитан. — Готовь контратаку взводом! Что значит нету взвода?
Кто же тебе, дураку, приказывал выводить людей в траншею? Под огонь? Собирай людей и через пять минут! Понял? Через пять минут! В контратаку! Это тебе и капитан приказывал? Вот и действуй. Пять минут. Понял?
«Рано, Очень рано назначил контратаку — не соберется восьмая Не соберется. И этот замполит чертов — ведь я же ясно сказал: прежде всего позаботься о контратаке.
Впрочем, может, Кривоножко правильно приказал, но командир восьмой, человек пожилой и трусоватый, как и раньше бывало, прикинулся, что не все понял».
— Лично, понимаешь веди в контратаку! — уже в ярости заорал Лысов, отрезая для командира восьмой роты все возможные пути для маневрирования — Через пять минут!
Головой ответишь!
Он бросил трубку и оглянулся. Бойцы кончали снаряжать гранаты, и Лысов, почему-то исподлобья, быстро, норовя заглянуть в округленные глаза, взглядом прошелся по их лицам и уже спокойно приказал:
— Приготовиться… Выползай по одному.
Этот странный, на взгляд бойцов, переход от ярости к полному спокойствию был необъясним, но именно он подействовал сильней всего — в них тоже постепенно накапливалась боевая ярость. Лысов одним из первых вышел в ход сообщения, картинно надвинул поглубже фуражку и расправил стеганку под ремнем. Потом подвигал руками, расстегнул одну пуговицу и сунул за пазуху пистолет: он готовился к рукопашной, это все поняли и тоже стали готовиться к ней; кто-то вынул нож и засунул за ремень, а большинство просто придвинули поближе лопатки и отстегнули ремешки на чехлах: штыки давно были потеряны и в рукопашном бою могла хорошо помочь лопатка.
Подбежали автоматчики из резерва комбата, и Лысов, мгновенно выпрямившись, как перед броском в воду, не крикнул, а сказал;
— Вперед! — И сам первым выскочил на бруствер хода сообщения.
Он бежал не оглядываясь, зная, что за ним бегут его люди, и еще потому, что смотрел все время на левый фланг роты, вслушивался в перестрелку, в разрывы мин и снарядов. Они рвались левее, в расположении жилых землянок и штаба батальона.
«Добежим! Под горку — минуту… в крайнем случае полторы, — успевал думать он, — а за это время ихние минометчики не успеют перенести огонь. Не успеют».
Капитана, вероятно, увидели в седьмой роте, потому что оттуда донеслось слитное «ура» и сразу же раскатились перестуки автоматов и нестрашные хлопки ручных гранат.
Хорошо бы сейчас тоже крикнуть «ура», но Лысов не спешил — бойцы из седьмой роты по двое-трое выскакивали из траншей на поверхность и, прежде чем снова спрыгнуть в траншею, некоторое время бежали вдоль них.
«Пусть на них все внимание. Пусть на них», — думал Лысов уже отрывистей и яростней — давно не бегал, стало заходиться дыхание. И все-таки метрах в пятидесяти, а может, и меньше, он тоже закричал «ура» и сорвал с пояса гранату.
Бойцы группы поддержали его, и почти сейчас же и справа послышалось «ура» — пошла в контратаку восьмая рота: значит, и замполит на высоте.
«Ну, все правильно», — решил капитан и швырнул первую гранату. Она разорвалась, не докатившись до траншей. За капитаном стали бросать гранаты другие бойцы, разрывы пришлись и в траншеи и за ними. Забасили немецкие автоматы, но в ход снова пошли гранаты, а потом ударили лысовские автоматчики. И — снова гранаты.