Прабабка приняла это предложение с меньшим удивлением, чем можно было ожидать; значит, под ее опеку отдают не только Эльжбету, но и Дануту. Она кричала в телефонную трубку сама, не призывая на помощь.
— Да, да, понимаю, ты боишься и хочешь быть вместе с мужем. Конечно, поезжай. Этот ваш шофер еще щенок, да к тому же хромой, в армию его не возьмут.
— Мы не знаем, может, он пошел добровольцем копать окопы.
— Этого не может быть, — прервала ее маршальша. — Он проныра и лентяй. Ты его наверняка найдешь в дворницкой, но я советую — не езжай одна. Может, с Паулой? С Анной? Алло! Не мешайте! Положите трубку. Что значит, кто говорит? Маршальша. Неважно какая. Алло! Междугородная? Ничего не выходит. Кладу трубку.
Разговор бесцеремонно прервали, как и многие разговоры в тот день, но пани Рената ухватилась за мысль, что нужно найти сына дворничихи и дать ему ключ от гаража, она сама пойдет с ним на Познаньскую улицу, где доктор поставил красную «декавку», а то парнишка может соблазниться и за большие деньги вывезет из города совершенно чужого человека.
Пани Амброс даже не пыталась объяснить, почему ее сын Мартин не роет окопы, а собирает вишни в неохраняемом Помологическом саду, но обещала пойти за ним и тотчас же отправить на Хожую. И действительно, скоро Мартин предстал перед супругой доктора, и она его отправила с Анной на другой конец Познаньской. Мартина уводили от вишни, в его понимании в данный момент ничьей, но зато он был все ближе и ближе к любимой «декавке», парень весело насвистывал, словно его ждал не побег из города, а приятная поездка на пикник.
— Пан доктор не оставил мне ключей, а зря; я приготовил бы машину, проверил, полный ли бак. Черт его знает, как теперь будет с бензином? Военным машинам сейчас отпускают в первую очередь. Но ничего. Вы увидите, я довезу супругу доктора в целости и сохранности. Нам надо заехать на Вильчую улицу за какими-то ее друзьями? Можно и так. Все можно, только надо захотеть. Вы имеете дело со специалистом.
Но специалист не понадобился. Когда они вошли во двор, где стояла машина, и Анна всунула ключ в замок, висящий на воротах гаража, оказалось, что замок поврежден и висел только для виду, как украшение. Ворота, которые закрывались еще на английский замок, кто-то сначала открыл, а потом захлопнул, чтобы дворник не обратил внимания. И когда Анна наконец открыла этот плохо охраняемый «сезам», оказалось, что гараж пуст. Купленная специально на случай опасности «декавка» была угнана еще до начала военных действий.
— Ну и спешил же, подлец! — охнул Мартин. — И бога не побоялся!
Но в ночь накануне последнего дня того августа было много людей, которые больше бога боялись собственного страха…
Анна, которая после обеда проводила на вокзал на Бельведерской улице обеих дам, пережила значительно большее потрясение, чем во время прощания с Адамом. На перроне не было ни военных, ни той толкотни, как во время проводов призывников, — грубоватой, но без всякой паники. На обычно спокойной улице бурлила толпа, состоящая из пожилых мужчин, женщин и детей, а когда подошли маленькие вагончики узкоколейки, вся эта пестрая, навьюченная чемоданами и узлами человеческая масса бросилась не только к ступенькам, но и к окнам. Отпихивали друг друга локтями, сбрасывали со ступенек, тем, кто уже протолкался в купе, бросали на головы узлы с подушками и постельным бельем, чемоданы, вталкивали плачущих детей, за ними их матерей. Анна с ужасом наблюдала за тем, как какой-то господин средних лет пытался пробраться внутрь вагона, его толкали и те, на которых он падал в купе, и толпа, напирающая снаружи.
Пани Рената нервно кусала губы.
— Я не буду так бороться за место, не могу. Меня раздавят, искалечат… Мадемуазель, вы обязательно поезжайте к Дануте. А я нет, нет. Не сегодня. Я боюсь, чувствую отвращение к этим грубиянам…
Неожиданно Кристин ле Галль и Анну толпа подхватила и подняла так высоко, что обе они уже не чувствовали почвы под ногами. Их несли, толкали, поднимали вверх до тех пор, пока наконец не бросили на площадку последнего вагона в тот момент, когда паровоз дал гудок и поезд тронулся. Кристин стояла ближе к дверям, она схватила Анну за талию и не дала ей упасть на перрон. В стороне от толпы, которая до последнего момента боролась за место в поезде, стояла пани Рената. С беспомощно опущенными руками она казалась такой одинокой, что впервые Анне стало ее жалко, и она крикнула: